месяцев связь всякого умершего с землею не прекращается; он, может быть,
даже чувствует все, что здесь происходит; но вдруг кто-нибудь будет
недоволен завещанной им волей... Согласитесь, что это будет тревожить
умершего, нарушится спокойствие праха. Поняли меня?
- Да, - отвечала Муза Николаевна, хотя, говоря правду, она очень мало
поняла, а потому поспешила перевести разговор на сестру. - Но как же и в чем
Сусанна проводит время?
- В том, что мучится и страдает и со мной ни о чем серьезно не говорит!
- слегка воскликнула gnadige Frau, видимо, обижавшаяся, что Сусанна
Николаевна, особенно после возвращения из-за границы, была с нею скрытна. -
Однако я вас не задерживаю, поспешите к сестрице вашей! - заключила она и,
уйдя, послала к Музе Николаевне горничную, с помощью которой та очень скоро
переоделась и прошла к сестре, сидевшей в прежде бывшей спальне Егора
Егорыча и ныне составлявшей постоянное местопребывание Сусанны Николаевны. В
комнате этой все оставалось по-прежнему; только портрет Юнга Сусанна
Николаевна заменила мастерским портретом Егора Егорыча, который она упросила
его снять с себя за границей и в этом случае опять-таки помог ей Терхов,
который нарочно съездил из Бадена в Мюнхен и привез художника, еще молодого,
но причисляющегося к первоклассным портретистам. Портретом же Юнга завладела
gnadige Frau и повесила его над своей кроватью, считая изображение
мистического поэта лучшим украшением своего скромного обиталища. Сусанна
Николаевна, когда вошла к ней Муза, сидела с глазами, опущенными на
исписанный лист бумаги. Увидев сестру, она подала ей этот исписанный лист и
проговорила:
- Прочти и научи меня, что мне делать.
Муза Николаевна начала читать. Передавать читателю буквально, что писал
Егор Егорыч, довольно трудно. Видимо, что он уже был в сильно болезненном
состоянии. Мысли и чувствования у него путались и были накиданы без всякой
связи. Одно можно было вывести из всех его отвлеченных выражений и
восклицаний - это вопль невыносимых страданий и мук о том, что он заел
молодость и весь век Сусанны Николаевны. Прося об отпущении ему этого греха,
Егор Егорыч вместе с тем умолял свою супругу предаться всем радостям земной
жизни, прелесть которой может оценить только человек, уже лежащий на одре
смерти, и первою из земных радостей Егор Егорыч считал любовь. "Ты должна
полюбить, - писал он прямо, - чувства этого во всей полноте ты еще не
испытала. Благословляю тебя быть женой и матерью: любящее сердце твое
требует этого. В выборе твоем ты не ошибешься: около тебя стоит человек,
который любит тебя и достоин быть тобою любимым. Он есть Терхов. Я его
внимательно изучал; это человек чистого сердца и глубоко-серьезного ума. Идя
среди искусов жизни под его руководством, ты будешь так же приближаться к
богу, как приближалась бы, идя со мной по пути масонства". Далее шли
приказания Сусанне Николаевне никого не брать в управляющие, кроме
Сверстова, которому сверх того сейчас отделить по купчей крепости усадьбу в
сорок душ. В конце своего завещания Егор Егорыч просил Сусанну Николаевну о
том, что если будет у ней ребенок - сын, то чтобы она исходатайствовала ему
фамилию Терхов-Марфин.
- Все это очень умно, очень благородно, и тебе остается только
поступить, как написано Егором Егорычем.
- Но, милая М