руку сестры, была художественно-прекрасна: ее довольно
высокий стан представлял классическую стройность; траурная вуаль шляпки
развевалась по воздуху; глаза были исполнены лихорадочного огня, заметный
румянец покрывал ее обычно бледное лицо. Крепко пожимая руку Музы
Николаевны, она ей отвечала:
- Благодарю, спасибо тебе, Музочка, что ты приехала; я тебе одной все
скажу; здесь услышат; сядем лучше в коляску!
И обе сестры сели в коляску.
- Поезжай скорей! - приказала Сусанна Николаевна кучеру.
Кони-львы, еще выращенные и приезженные покойным Егором Егорычем,
понеслись стрелой, так что Иван Дорофеич начал уже отставать на своей
тройке, на что горничная Музы Николаевны выразила неудовольствие.
- Да как же, милостивая государыня, быть-то тут? - сказал он ей с своей
стороны насмешливо. - Те-то лошади - жеребцы, а у меня все кобылы.
- Ах, пожалуйста, это все равно! - проговорила с гримасою горничная.
- Как все равно? Мужик или баба, разве они одинаково могут бегать?
Бабы-то словно бы все косолапые, а не прямоногие.
- Прошу вас оставить ваши глупые шутки! Я не такая, как, может, вы
думаете, - остановила его с сердцем горничная.
- Да это как вам угодно, а я об вас ничего худого не думаю, -
проговорил тем же насмешливым голосом Иван Дорофеев и продолжал ехать
средней рысцой.
Горничная ужасно на это бесилась, но уже молчала.
В коляске Сусанне Николаевне, по-видимому, снова хотелось заговорить с
сестрой откровенно, но и тут было нельзя; на передней лавочке чопорно
восседала gnadige Frau, имевшая последнее время правилом для себя
сопровождать Сусанну Николаевну всюду.
По приезде в Кузьмищево Сусанна Николаевна взяла было сестру за руку и
повела к себе, но gnadige Frau остановила ее, проговорив:
- Музе Николаевне надобно с дороги умыться и переменить свой туалет.
- Да, я ужасно какая! - подтвердила Муза Николаевна.
- Ну, поди, переоденься, только скорей приходи ко мне! - разрешила ей
Сусанна Николаевна.
Gnadige Frau направила Музу Николаевну наверх, в ту самую комнату,
которую та занимала в девичестве своем.
- Ваше прежнее пепелище! - проговорила она и вместе с тем притворила
довольно плотно дверь комнаты. - Я имею вам два слова сказать... -
продолжала gnadige Frau с явной уже таинственностью. - Вы внимательней
расспросите Сусанну Николаевну, что такое с ней: она волнуется и плачет
целые дни... Мы третий день ездим к вам навстречу, как будто бы вы могли
перелететь из Москвы!
- Может быть, она стала тосковать после того, как прочла духовное
завещание Егора Егорыча.
Gnadige Frau отвечала на это, пожав плечам":
- Я даже не знаю, прочла ли его Сусанна Николаевна; она тут как-то
проговаривала, что намерена вскрыть духовное завещание, потому что прошло
гораздо более девяти месяцев.
- Почему же до девяти месяцев нельзя было вскрыть завещания? - невольно
перебила gnadige Frau Муза Николаевна.
- Это наше масонское правило! - объяснила та. - Мы убеждены, что
человек не умирает полною смертью, восприняв которую, он только погружается
в землю, как бы в лоно матери, и в продолжение девяти месяцев, подобно
младенцу, из ветхого Адама преобразуется в нового, или, лучше сказать,
первобытного, безгреховного Адама; из плоти он переходит в дух, и до девяти
высокий стан представлял классическую стройность; траурная вуаль шляпки
развевалась по воздуху; глаза были исполнены лихорадочного огня, заметный
румянец покрывал ее обычно бледное лицо. Крепко пожимая руку Музы
Николаевны, она ей отвечала:
- Благодарю, спасибо тебе, Музочка, что ты приехала; я тебе одной все
скажу; здесь услышат; сядем лучше в коляску!
И обе сестры сели в коляску.
- Поезжай скорей! - приказала Сусанна Николаевна кучеру.
Кони-львы, еще выращенные и приезженные покойным Егором Егорычем,
понеслись стрелой, так что Иван Дорофеич начал уже отставать на своей
тройке, на что горничная Музы Николаевны выразила неудовольствие.
- Да как же, милостивая государыня, быть-то тут? - сказал он ей с своей
стороны насмешливо. - Те-то лошади - жеребцы, а у меня все кобылы.
- Ах, пожалуйста, это все равно! - проговорила с гримасою горничная.
- Как все равно? Мужик или баба, разве они одинаково могут бегать?
Бабы-то словно бы все косолапые, а не прямоногие.
- Прошу вас оставить ваши глупые шутки! Я не такая, как, может, вы
думаете, - остановила его с сердцем горничная.
- Да это как вам угодно, а я об вас ничего худого не думаю, -
проговорил тем же насмешливым голосом Иван Дорофеев и продолжал ехать
средней рысцой.
Горничная ужасно на это бесилась, но уже молчала.
В коляске Сусанне Николаевне, по-видимому, снова хотелось заговорить с
сестрой откровенно, но и тут было нельзя; на передней лавочке чопорно
восседала gnadige Frau, имевшая последнее время правилом для себя
сопровождать Сусанну Николаевну всюду.
По приезде в Кузьмищево Сусанна Николаевна взяла было сестру за руку и
повела к себе, но gnadige Frau остановила ее, проговорив:
- Музе Николаевне надобно с дороги умыться и переменить свой туалет.
- Да, я ужасно какая! - подтвердила Муза Николаевна.
- Ну, поди, переоденься, только скорей приходи ко мне! - разрешила ей
Сусанна Николаевна.
Gnadige Frau направила Музу Николаевну наверх, в ту самую комнату,
которую та занимала в девичестве своем.
- Ваше прежнее пепелище! - проговорила она и вместе с тем притворила
довольно плотно дверь комнаты. - Я имею вам два слова сказать... -
продолжала gnadige Frau с явной уже таинственностью. - Вы внимательней
расспросите Сусанну Николаевну, что такое с ней: она волнуется и плачет
целые дни... Мы третий день ездим к вам навстречу, как будто бы вы могли
перелететь из Москвы!
- Может быть, она стала тосковать после того, как прочла духовное
завещание Егора Егорыча.
Gnadige Frau отвечала на это, пожав плечам":
- Я даже не знаю, прочла ли его Сусанна Николаевна; она тут как-то
проговаривала, что намерена вскрыть духовное завещание, потому что прошло
гораздо более девяти месяцев.
- Почему же до девяти месяцев нельзя было вскрыть завещания? - невольно
перебила gnadige Frau Муза Николаевна.
- Это наше масонское правило! - объяснила та. - Мы убеждены, что
человек не умирает полною смертью, восприняв которую, он только погружается
в землю, как бы в лоно матери, и в продолжение девяти месяцев, подобно
младенцу, из ветхого Адама преобразуется в нового, или, лучше сказать,
первобытного, безгреховного Адама; из плоти он переходит в дух, и до девяти