надо всю жизнь плутовать, а то
откедова же добудешь? Извольте-ка вы рассудить: с мужика барин берет, царь
берет, всякий что ни на есть чиновник берет, а ведь у нас только две руки на
работу, как и у других прочих; за неволю плутуешь, и иди потом за то в ад
кромешный.
- Но как же, господин извозчик, вы это говорите? Мало ли святых было из
мужиков и из нашей братьи - дворовых! - возразила ему горничная Музы
Николаевны, женщина средних лет и тоже, должно быть, бойкая на язык.
- Да это, может быть, голубушка, у вас, в Москве, а по нашим местам
что-то не слыхать того, по той причине, что в миру живучи, не спасешься, а в
монастыри-то нынче простой народ не принимают: все кутейники и кутейницы
туда лезут, благо их как саранчи голодной развелось.
Рассуждая таким образом, Иван Дорофеев уже проехал шедший из Сосунцов
лес, и по сторонам стал открываться тот же ландшафт, который я некогда
описывал, но только летний и дневной. Стоявшие почти на окраине горизонта
деревни виднелись ясно. Мельница близ дороги по-прежнему махала своими
длинными крыльями; на полях высилась слегка волнуемая ветром рожь. По местам
на лугах сгребали сено бабы в одних рубахах, но с красными платками на
головах. Все они кланялись проезжающей барыне, на что Муза Николаевна
отвечала низким и приветливым поклоном; московская же горничная ее едва
только склоняла им голову, желая тем выразить свое столичное превосходство.
Далее в паровом поле гулял табун лошадей, от которого отбившись молодой
жеребенок как бы из любопытства подбежал довольно близко к дороге и, подняв
свою тонкую голову, заржал, на что Иван Дорофеев, крикнув: "Я-те, дьяволенок
этакий!" - хлопнул по воздуху плетью. Напуганный этим, жеребенок повернул
назад и марш-маршем понесся к матке. До Кузьмищева, наконец, было весьма
недалеко. Иван Дорофеев стал погонять лошадей, приговаривая: "Ну, ну, ну,
матушки, выносите с горки на горку, а кучеру на водку!" Спустившееся между
тем довольно низко солнце прямо светило моим путникам в глаза, так что Иван
Дорофеев, приложив ко лбу руку наподобие глазного зонтика, несколько минут
смотрел вдаль, а потом как бы сам с собою проговорил:
- К нам навстречу, надо быть, едет чья-то коляска.
- Коляска? Какая, чья? - спросила стремительно Муза Николаевна.
Иван Дорофеев продолжал из-под руки смотреть вдаль.
- Да чуть ли не Сусанна Николаевна; это ихняя вороная четверка. Ишь ты,
дышловые-то как ноги мечут, словно львы!
- Сусанна? - воскликнула Муза Николаевна и высунулась вся из брички,
чтобы лучше рассмотреть даль.
- Она самая-с, - отвечал утвердительно Иван Дорофеев и погнал лошадей
во все лопатки.
Когда бричка и коляска съехались, то обе сестры взвизгнули и, едва дав
отпереть дверцы экипажей, выскочили проворно на дорогу и бросились друг к
другу в объятия, причем Сусанна Николаевна рыдала и дрожала всем телом, так
что Муза Николаевна принуждена была поддерживать ее.
- Ну, сядем, я с тобой поеду! - сказала она.
- Нет, нет, - возразила Сусанна Николаевна совершенно взволнованным
голосом, - я хочу с тобой пойти пешком!
Видимо, что ей больше всего хотелось остаться поскорее с сестрой
вдвоем.
- Пойдем! - отвечала ей покорно Муза Николаевна.
Они пошли, а экипажи поехали сзади их.
Несмотря на свой расстроенный вид, Сусанна Николаевна, слегка
опиравшаяся на
откедова же добудешь? Извольте-ка вы рассудить: с мужика барин берет, царь
берет, всякий что ни на есть чиновник берет, а ведь у нас только две руки на
работу, как и у других прочих; за неволю плутуешь, и иди потом за то в ад
кромешный.
- Но как же, господин извозчик, вы это говорите? Мало ли святых было из
мужиков и из нашей братьи - дворовых! - возразила ему горничная Музы
Николаевны, женщина средних лет и тоже, должно быть, бойкая на язык.
- Да это, может быть, голубушка, у вас, в Москве, а по нашим местам
что-то не слыхать того, по той причине, что в миру живучи, не спасешься, а в
монастыри-то нынче простой народ не принимают: все кутейники и кутейницы
туда лезут, благо их как саранчи голодной развелось.
Рассуждая таким образом, Иван Дорофеев уже проехал шедший из Сосунцов
лес, и по сторонам стал открываться тот же ландшафт, который я некогда
описывал, но только летний и дневной. Стоявшие почти на окраине горизонта
деревни виднелись ясно. Мельница близ дороги по-прежнему махала своими
длинными крыльями; на полях высилась слегка волнуемая ветром рожь. По местам
на лугах сгребали сено бабы в одних рубахах, но с красными платками на
головах. Все они кланялись проезжающей барыне, на что Муза Николаевна
отвечала низким и приветливым поклоном; московская же горничная ее едва
только склоняла им голову, желая тем выразить свое столичное превосходство.
Далее в паровом поле гулял табун лошадей, от которого отбившись молодой
жеребенок как бы из любопытства подбежал довольно близко к дороге и, подняв
свою тонкую голову, заржал, на что Иван Дорофеев, крикнув: "Я-те, дьяволенок
этакий!" - хлопнул по воздуху плетью. Напуганный этим, жеребенок повернул
назад и марш-маршем понесся к матке. До Кузьмищева, наконец, было весьма
недалеко. Иван Дорофеев стал погонять лошадей, приговаривая: "Ну, ну, ну,
матушки, выносите с горки на горку, а кучеру на водку!" Спустившееся между
тем довольно низко солнце прямо светило моим путникам в глаза, так что Иван
Дорофеев, приложив ко лбу руку наподобие глазного зонтика, несколько минут
смотрел вдаль, а потом как бы сам с собою проговорил:
- К нам навстречу, надо быть, едет чья-то коляска.
- Коляска? Какая, чья? - спросила стремительно Муза Николаевна.
Иван Дорофеев продолжал из-под руки смотреть вдаль.
- Да чуть ли не Сусанна Николаевна; это ихняя вороная четверка. Ишь ты,
дышловые-то как ноги мечут, словно львы!
- Сусанна? - воскликнула Муза Николаевна и высунулась вся из брички,
чтобы лучше рассмотреть даль.
- Она самая-с, - отвечал утвердительно Иван Дорофеев и погнал лошадей
во все лопатки.
Когда бричка и коляска съехались, то обе сестры взвизгнули и, едва дав
отпереть дверцы экипажей, выскочили проворно на дорогу и бросились друг к
другу в объятия, причем Сусанна Николаевна рыдала и дрожала всем телом, так
что Муза Николаевна принуждена была поддерживать ее.
- Ну, сядем, я с тобой поеду! - сказала она.
- Нет, нет, - возразила Сусанна Николаевна совершенно взволнованным
голосом, - я хочу с тобой пойти пешком!
Видимо, что ей больше всего хотелось остаться поскорее с сестрой
вдвоем.
- Пойдем! - отвечала ей покорно Муза Николаевна.
Они пошли, а экипажи поехали сзади их.
Несмотря на свой расстроенный вид, Сусанна Николаевна, слегка
опиравшаяся на