вас, но что об этом говорить! Позвольте мне лучше предложить
вам выпить со мной пива! - сказал Максинька, решившийся на свой счет
угостить себя и Лябьева.
- О, нет-с, - не позволил ему тот, - лучше я вас угощу, и не пивом, а
портером.
- Благодарю, - сказал с нескрываемым удовольствием Максинька, и когда
портер был подан и разлит, он поднял свой стакан вверх и произнес
громогласно: - Пью за ваше здоровье, как за первого русского композитора!
- Не врите, не врите, Максинька, - остановил его Лябьев, - есть много
других получше меня: первый русский композитор Глинка.
- Так! - не отвергнул Максинька.
Затем, по уходе Лябьева, Максинька пребывал некоторое время как бы в
нерешительном состоянии, а потом вдруг проговорил необыкновенно веселым
голосом половому:
- Миша, дай-ка мне еще бутылочку пива!
- Да вы и без того много надолжали; хозяин велел только вам верить до
двадцати пар, а вы уж...
- Ну, ну, ну! Что за счеты! - остановил его Максинька одновременно
ласковым и повелительным голосом.
Половой, усмехнувшись, пошел и принес Максиньке бутылку пива, которую
тот принялся распивать с величайшим наслаждением и, видимо, предавался в это
время самым благороднейшим чувствованиям.
Однажды, это уж было в начале лета, Муза Николаевна получила весьма
странное письмо от Сусанны Николаевны.
"Музочка, душенька, ангел мой, - писала та, - приезжай ко мне, не медля
ни минуты, в Кузьмищево, иначе я умру. Я не знаю, что со мною будет; я,
может быть, с ума сойду. Я решилась, наконец, распечатать завещание Егора
Егорыча. Оно страшно и отрадно для меня, и какая, Музочка, я гадкая женщина.
Всего я не могу тебе написать, у меня на это ни сил, ни смелости не
хватает".
Когда Муза Николаевна показала это письмо Лябьеву, он сказал:
- Тебе надобно ехать!
- Непременно, - подхватила Муза Николаевна, - а то Сусанна, пожалуй, в
самом деле с ума сойдет.
- Положим, что с ума не сойдет, - возразил Лябьев, - и я наперед
уверен, что все это творится с ней по милости Терхова: он тут главную роль
играет.
- Конечно, без сомнения! - подхватила Муза Николаевна.
- А с ним ты перед отъездом не повидаешься? - спросил Лябьев.
Муза Николаевна несколько мгновений подумала.
- Но зачем мне с ним видеться? - начала она с вопроса. - Подать ему
какую-нибудь надежду от себя - это опасно; может быть, ты и я в этом
ошибаемся, и это совсем не то...
- Отчего же не то? - сказал с недоумением Лябьев.
- Оттого что... как это знать?.. Может быть, Егор Егорыч завещал
Сусанне идти в монастырь.
- Какие глупости! - воскликнул Лябьев. - Тогда к чему же ее фраза, что
ей отрадно и страшно?
- К тому, что идти в монастырь Сусанне отрадно, а вместе с тем она
боится, сумеет ли вынести монастырскую жизнь.
- Нет, твое предположение - вздор! - отвергнул с решительностью Лябьев.
- Не спорю, но ты согласись, что мне лучше не видеться с Терховым, и от
этого надобно уехать как можно скорей, завтра же!
- Завтра же и поезжай! - разрешил ей Аркадий Михайлыч.
- Я поеду, но меня тут две вещи беспокоят: во-первых, наш мальчуган;
при нем, разумеется, останется няня, а потом и ты не изволь уходить из дому
надолго.
- Куда ж мне уходить? - отозвался Лябьев.
- Да в тот же клуб, где ты уже был и поиграл там, - заметила с легкой
вам выпить со мной пива! - сказал Максинька, решившийся на свой счет
угостить себя и Лябьева.
- О, нет-с, - не позволил ему тот, - лучше я вас угощу, и не пивом, а
портером.
- Благодарю, - сказал с нескрываемым удовольствием Максинька, и когда
портер был подан и разлит, он поднял свой стакан вверх и произнес
громогласно: - Пью за ваше здоровье, как за первого русского композитора!
- Не врите, не врите, Максинька, - остановил его Лябьев, - есть много
других получше меня: первый русский композитор Глинка.
- Так! - не отвергнул Максинька.
Затем, по уходе Лябьева, Максинька пребывал некоторое время как бы в
нерешительном состоянии, а потом вдруг проговорил необыкновенно веселым
голосом половому:
- Миша, дай-ка мне еще бутылочку пива!
- Да вы и без того много надолжали; хозяин велел только вам верить до
двадцати пар, а вы уж...
- Ну, ну, ну! Что за счеты! - остановил его Максинька одновременно
ласковым и повелительным голосом.
Половой, усмехнувшись, пошел и принес Максиньке бутылку пива, которую
тот принялся распивать с величайшим наслаждением и, видимо, предавался в это
время самым благороднейшим чувствованиям.
Однажды, это уж было в начале лета, Муза Николаевна получила весьма
странное письмо от Сусанны Николаевны.
"Музочка, душенька, ангел мой, - писала та, - приезжай ко мне, не медля
ни минуты, в Кузьмищево, иначе я умру. Я не знаю, что со мною будет; я,
может быть, с ума сойду. Я решилась, наконец, распечатать завещание Егора
Егорыча. Оно страшно и отрадно для меня, и какая, Музочка, я гадкая женщина.
Всего я не могу тебе написать, у меня на это ни сил, ни смелости не
хватает".
Когда Муза Николаевна показала это письмо Лябьеву, он сказал:
- Тебе надобно ехать!
- Непременно, - подхватила Муза Николаевна, - а то Сусанна, пожалуй, в
самом деле с ума сойдет.
- Положим, что с ума не сойдет, - возразил Лябьев, - и я наперед
уверен, что все это творится с ней по милости Терхова: он тут главную роль
играет.
- Конечно, без сомнения! - подхватила Муза Николаевна.
- А с ним ты перед отъездом не повидаешься? - спросил Лябьев.
Муза Николаевна несколько мгновений подумала.
- Но зачем мне с ним видеться? - начала она с вопроса. - Подать ему
какую-нибудь надежду от себя - это опасно; может быть, ты и я в этом
ошибаемся, и это совсем не то...
- Отчего же не то? - сказал с недоумением Лябьев.
- Оттого что... как это знать?.. Может быть, Егор Егорыч завещал
Сусанне идти в монастырь.
- Какие глупости! - воскликнул Лябьев. - Тогда к чему же ее фраза, что
ей отрадно и страшно?
- К тому, что идти в монастырь Сусанне отрадно, а вместе с тем она
боится, сумеет ли вынести монастырскую жизнь.
- Нет, твое предположение - вздор! - отвергнул с решительностью Лябьев.
- Не спорю, но ты согласись, что мне лучше не видеться с Терховым, и от
этого надобно уехать как можно скорей, завтра же!
- Завтра же и поезжай! - разрешил ей Аркадий Михайлыч.
- Я поеду, но меня тут две вещи беспокоят: во-первых, наш мальчуган;
при нем, разумеется, останется няня, а потом и ты не изволь уходить из дому
надолго.
- Куда ж мне уходить? - отозвался Лябьев.
- Да в тот же клуб, где ты уже был и поиграл там, - заметила с легкой