ня есть
такая на виду.
- Какая же и где это у вас на виду частная служба? - проговорил
надменно и с недоверием Максинька.
- У Тулузова, у откупщика, - нехотя отвечал ему пристав и снова
обратился к Лябьеву: - Ах, чтобы не забыть, кстати разговор об этом зашел:
позвольте вас спросить, как приходится господину Марфину жена Тулузова:
родственница она ему или нет?
- Если вы хотите, то родственница, - отвечал, стараясь припомнить,
Лябьев, - но только сводная родня: она была замужем за родным племянником
Марфина; но почему вас это интересует?
- По тому обстоятельству, - продолжал пристав, - что я, как вам
докладывал, перехожу на службу к господину Тулузову главноуправляющим по его
откупам; прежнего своего управляющего Савелия Власьева он прогнал за
плутовство и за грубость и мне теперь предлагает это место.
- Но говорят, - возразил на это Лябьев, - этот Тулузов ужасный человек!
- Все это клевета-с, бесстыдная и подлая клевета какого-то докторишки!
- воскликнул с одушевлением пристав. - Заслуги Василия Иваныча еще со
временем оценит Россия!
Максинька при этом иронически улыбался: он так понимал, что частный
пристав все это врет; но не позволил себе высказать это в надежде, что тот
его еще угостит пивом.
- Главное желание теперь Василия Иваныча развестись с своей супругой, и
это дело он поручает тоже мне, - продолжал между тем пристав.
- Но почему же именно он желает развестись с ней? - спросил Лябьев.
- Потому, что очень она безобразничает, не говоря уже о том, что здесь,
в Москве, она вела весьма вольную жизнь...
- С нашим Петькой возжалась! - подхватил Максинька.
- Не с одним вашим Петькой, - отозвался пристав, - мало ли тут у нее
было; а поселившись теперь в деревне, вдосталь принялась откалывать разные
штуки: сначала связалась с тамошним инвалидным поручиком, расстроила было
совершенно его семейную жизнь, а теперь, говорят, пьет напропалую и кутит с
мужиками своими.
- Фу ты, боже мой, какая мерзость! - невольно воскликнул Лябьев.
- По-вашему, вот мерзость, а по законам нашим это ничего не значит! -
воскликнул тоже и частный пристав. - Даже любовные письма госпожи Тулузовой,
в которых она одному здешнему аристократику пишет: "Будь, душенька,
тут-то!", или прямо: "Приезжай, душенька, ко мне ночевать; жду тебя с
распростертыми объятиями", и того не берут во внимание.
- Это она писала к этому камер-юнкеру, который прежде все сюда ходил? -
спросил Максинька.
- Тому самому! - подтвердил пристав.
- Но где ж вы могли достать эти письма? - проговорил Лябьев.
- Мы их купили у этого господина за пятьсот рублей... штук двадцать;
баричи-то наши до чего нынче доходят: своего состояния нема, из службы
отовсюду повыгнали, теперь и пребывает шатающим, болтающим, моли бога о нас.
Но извините, однако, мне пора ехать по наряду в театр, - заключил пристав и,
распрощавшись с своими собеседниками, проворно ушел и затем, каким-то
кубарем спустившись с лестницы, направился в театр.
- Этот пристав - подлец великий! - сказал тотчас же после его ухода
Максинька.
- Великий? - повторил Лябьев.
- Ух какой, первейший из первейших! Говорит, в частную службу идет, а
какая и зачем ему служба нужна? Будет уж, нахапал, тысяч триста имеет в
ломбарде.
- Не может быть! - не поверил Лябьев.
- Уверяю
такая на виду.
- Какая же и где это у вас на виду частная служба? - проговорил
надменно и с недоверием Максинька.
- У Тулузова, у откупщика, - нехотя отвечал ему пристав и снова
обратился к Лябьеву: - Ах, чтобы не забыть, кстати разговор об этом зашел:
позвольте вас спросить, как приходится господину Марфину жена Тулузова:
родственница она ему или нет?
- Если вы хотите, то родственница, - отвечал, стараясь припомнить,
Лябьев, - но только сводная родня: она была замужем за родным племянником
Марфина; но почему вас это интересует?
- По тому обстоятельству, - продолжал пристав, - что я, как вам
докладывал, перехожу на службу к господину Тулузову главноуправляющим по его
откупам; прежнего своего управляющего Савелия Власьева он прогнал за
плутовство и за грубость и мне теперь предлагает это место.
- Но говорят, - возразил на это Лябьев, - этот Тулузов ужасный человек!
- Все это клевета-с, бесстыдная и подлая клевета какого-то докторишки!
- воскликнул с одушевлением пристав. - Заслуги Василия Иваныча еще со
временем оценит Россия!
Максинька при этом иронически улыбался: он так понимал, что частный
пристав все это врет; но не позволил себе высказать это в надежде, что тот
его еще угостит пивом.
- Главное желание теперь Василия Иваныча развестись с своей супругой, и
это дело он поручает тоже мне, - продолжал между тем пристав.
- Но почему же именно он желает развестись с ней? - спросил Лябьев.
- Потому, что очень она безобразничает, не говоря уже о том, что здесь,
в Москве, она вела весьма вольную жизнь...
- С нашим Петькой возжалась! - подхватил Максинька.
- Не с одним вашим Петькой, - отозвался пристав, - мало ли тут у нее
было; а поселившись теперь в деревне, вдосталь принялась откалывать разные
штуки: сначала связалась с тамошним инвалидным поручиком, расстроила было
совершенно его семейную жизнь, а теперь, говорят, пьет напропалую и кутит с
мужиками своими.
- Фу ты, боже мой, какая мерзость! - невольно воскликнул Лябьев.
- По-вашему, вот мерзость, а по законам нашим это ничего не значит! -
воскликнул тоже и частный пристав. - Даже любовные письма госпожи Тулузовой,
в которых она одному здешнему аристократику пишет: "Будь, душенька,
тут-то!", или прямо: "Приезжай, душенька, ко мне ночевать; жду тебя с
распростертыми объятиями", и того не берут во внимание.
- Это она писала к этому камер-юнкеру, который прежде все сюда ходил? -
спросил Максинька.
- Тому самому! - подтвердил пристав.
- Но где ж вы могли достать эти письма? - проговорил Лябьев.
- Мы их купили у этого господина за пятьсот рублей... штук двадцать;
баричи-то наши до чего нынче доходят: своего состояния нема, из службы
отовсюду повыгнали, теперь и пребывает шатающим, болтающим, моли бога о нас.
Но извините, однако, мне пора ехать по наряду в театр, - заключил пристав и,
распрощавшись с своими собеседниками, проворно ушел и затем, каким-то
кубарем спустившись с лестницы, направился в театр.
- Этот пристав - подлец великий! - сказал тотчас же после его ухода
Максинька.
- Великий? - повторил Лябьев.
- Ух какой, первейший из первейших! Говорит, в частную службу идет, а
какая и зачем ему служба нужна? Будет уж, нахапал, тысяч триста имеет в
ломбарде.
- Не может быть! - не поверил Лябьев.
- Уверяю