селся даже, чтобы
слушать жену.
- Да то, что я в очень странном положении... - начала Муза Николаевна,
сама того не сознавая, говорить все откровенно. - Терхов мне признался, что
он влюблен в Сусанну...
- Так и подобает, ничего нет тут странного! - подхватил Лябьев.
- Странно то, - продолжала Муза Николаевна, - что он просил меня
сделать от него предложение Сусанне, но в настоящее время я нахожу это
совершенно невозможным.
- Почему? - спросил Лябьев.
- Потому что после смерти Егора Егорыча прошло всего только шесть
месяцев, и Сусанна, как, помнишь, на сцене говорил Мочалов, башмаков еще не
износила{146}, в которых шла за гробом мужа.
- Положим, что башмаки она уж износила! - заметил Лябьев. - Кроме того,
если Терхов просил тебя передать от него предложение Сусанне, так, может
быть, они заранее об этом переговорили: они за границей целый год каждый
день виделись.
- Нисколько не переговорили! - возразила Муза Николаевна. - Терхов так
был деликатен, что ни одним словом не намекнул Сусанне о своем чувстве.
- Словом, может быть, не намекал; но то же самое можно сказать
действиями. Впрочем, пусть будет по-твоему, что на сей предмет ничем не было
намекнуто, потому что тогда этому служил препятствием умирающий муж; теперь
же этого препятствия не существует.
- Только не для Сусанны; я скажу тебе прямо, что я намекала ей не о
Терхове, конечно, а так вообще, как она будет располагать свою жизнь, думает
ли выйти когда-нибудь замуж, и она мне на это утвердительно отвечала, что
она ни на что не решится, пока не прочтет завещания Егора Егорыча.
- Но какое же это такое завещание? - недоумевал Лябьев. - Ты сама же
мне говорила, что Егор Егорыч перед отъездом за границу передал Сусанне
Николаевне все свое состояние по купчей крепости.
- Ах, это вовсе не о состоянии завещание, а скорей посмертное
наставление Сусанне, как она должна будет поступать перед богом, перед
ближним и перед самой собою!
- Так что если в этом завещании сказано, чтобы она не выходила замуж,
так она и не выйдет? - спросил Лябьев.
- Вероятно, - проговорила Муза Николаевна.
- Глупости какие, и глупости потому, что Сусанна, вероятно, со временем
сама не послушается этого приказания.
- И то возможно! - не отвергнула Муза Николаевна.
- Ломаки вы, барыни, вот что! Справедливо вас Аграфена Васильевна
называет недотрогами, - сказал Лябьев.
Побеседовав таким образом с супругой своей, он в тот же день вечером
завернул в кофейную Печкина, которую все еще любил посещать как главное
прибежище художественных сил Москвы. В настоящем случае Лябьев из этих
художественных сил нашел только Максиньку, восседавшего перед знакомым нам
частным приставом, который угощал его пивом. Лябьев подсел к ним.
- Интересную штуку он рассказывает, - произнес Максинька с обычною ему
важностью и указывая на частного пристава.
- О чем? - спросил Лябьев.
- О том-с, как мы, по требованию епархиального начальства, замазывали в
этой, знаете, масонской церкви, около почтамта, разные надписи.
- Стало быть, нынче сильно преследуют масонов? - сказал Лябьев.
- Ужасно-с! Раскольников тоже велят душить, так что, того и гляди,
попадешься в каком-нибудь этаком случае, и тебя турнут; лучше уж я сам
заблаговременно уйду и возьму частную службу, тем больше, что у ме
слушать жену.
- Да то, что я в очень странном положении... - начала Муза Николаевна,
сама того не сознавая, говорить все откровенно. - Терхов мне признался, что
он влюблен в Сусанну...
- Так и подобает, ничего нет тут странного! - подхватил Лябьев.
- Странно то, - продолжала Муза Николаевна, - что он просил меня
сделать от него предложение Сусанне, но в настоящее время я нахожу это
совершенно невозможным.
- Почему? - спросил Лябьев.
- Потому что после смерти Егора Егорыча прошло всего только шесть
месяцев, и Сусанна, как, помнишь, на сцене говорил Мочалов, башмаков еще не
износила{146}, в которых шла за гробом мужа.
- Положим, что башмаки она уж износила! - заметил Лябьев. - Кроме того,
если Терхов просил тебя передать от него предложение Сусанне, так, может
быть, они заранее об этом переговорили: они за границей целый год каждый
день виделись.
- Нисколько не переговорили! - возразила Муза Николаевна. - Терхов так
был деликатен, что ни одним словом не намекнул Сусанне о своем чувстве.
- Словом, может быть, не намекал; но то же самое можно сказать
действиями. Впрочем, пусть будет по-твоему, что на сей предмет ничем не было
намекнуто, потому что тогда этому служил препятствием умирающий муж; теперь
же этого препятствия не существует.
- Только не для Сусанны; я скажу тебе прямо, что я намекала ей не о
Терхове, конечно, а так вообще, как она будет располагать свою жизнь, думает
ли выйти когда-нибудь замуж, и она мне на это утвердительно отвечала, что
она ни на что не решится, пока не прочтет завещания Егора Егорыча.
- Но какое же это такое завещание? - недоумевал Лябьев. - Ты сама же
мне говорила, что Егор Егорыч перед отъездом за границу передал Сусанне
Николаевне все свое состояние по купчей крепости.
- Ах, это вовсе не о состоянии завещание, а скорей посмертное
наставление Сусанне, как она должна будет поступать перед богом, перед
ближним и перед самой собою!
- Так что если в этом завещании сказано, чтобы она не выходила замуж,
так она и не выйдет? - спросил Лябьев.
- Вероятно, - проговорила Муза Николаевна.
- Глупости какие, и глупости потому, что Сусанна, вероятно, со временем
сама не послушается этого приказания.
- И то возможно! - не отвергнула Муза Николаевна.
- Ломаки вы, барыни, вот что! Справедливо вас Аграфена Васильевна
называет недотрогами, - сказал Лябьев.
Побеседовав таким образом с супругой своей, он в тот же день вечером
завернул в кофейную Печкина, которую все еще любил посещать как главное
прибежище художественных сил Москвы. В настоящем случае Лябьев из этих
художественных сил нашел только Максиньку, восседавшего перед знакомым нам
частным приставом, который угощал его пивом. Лябьев подсел к ним.
- Интересную штуку он рассказывает, - произнес Максинька с обычною ему
важностью и указывая на частного пристава.
- О чем? - спросил Лябьев.
- О том-с, как мы, по требованию епархиального начальства, замазывали в
этой, знаете, масонской церкви, около почтамта, разные надписи.
- Стало быть, нынче сильно преследуют масонов? - сказал Лябьев.
- Ужасно-с! Раскольников тоже велят душить, так что, того и гляди,
попадешься в каком-нибудь этаком случае, и тебя турнут; лучше уж я сам
заблаговременно уйду и возьму частную службу, тем больше, что у ме