й! - возразил поспешно ополченец. - Хоть и немец, но
добрейшей души человек; с больного, про которого только знает, что очень
беден, никогда за лекарство ничего не берет... Или теперь этот поступок его
с женою?.. Поди-ка, кто нынче так поступит?
- Какой же поступок? - спросил Аггей Никитич.
- Да ведь она года три тому назад, - начал уж шепотом рассказывать
ополченец, - убегала от него с офицером одним, так он, знаете, никому ни
единым словом не промолвился о том и всем говорил, что она уехала к
родителям своим.
- Может быть, она в самом деле к родителям уезжала? - спросил Аггей
Никитич, вспыхнув немного в лице.
- Какое к родителям! - отвергнул, рассмеявшись, ополченец. - Ведь
видели здесь, как она в одном экипаже с офицером-то уехала... Наконец их в
Вильне кое-кто из здешних видел; они на одной квартире и жили.
Аггей Никитич заметно был поражен такой новостью, хотя это нисколько в
его мнении не уменьшило прелести аптекарши. Мы по прежним еще данным знаем,
до какой степени Аггей Никитич в этом отношении был свободно-мыслящий
человек, тем более, что это обстоятельство ему самому подавало больше
надежды достигнуть благосклонности пани Вибель.
- А теперь она разлюбила офицера? - спросил он.
- Это уж бог знает, кто из них кого разлюбил; но когда она опять
вернулась к мужу, то этот самолюбивый немец, говорят, не сказал даже ей, что
знает, где она была и что делала.
Когда вскоре за тем пани Вибель вышла, наконец, из задних комнат и
начала танцевать французскую кадриль с инвалидным поручиком, Аггей Никитич
долго и пристально на нее смотрел, причем открыл в ее лице заметные следы
пережитых страданий, а в то же время у него все более и более созревал
задуманный им план, каковый он намеревался начать с письма к Егору Егорычу,
написать которое Аггею Никитичу было нелегко, ибо он заранее знал, что в
письме этом ему придется много лгать и скрывать; но могущественная
властительница людей - любовь - заставила его все это забыть, и Аггей
Никитич в продолжение двух дней, следовавших за собранием, сочинил и
отправил Марфину послание, в коем с разного рода экивоками изъяснил, что,
находясь по отдаленности места жительства Егора Егорыча без руководителя на
пути к масонству, он, к великому счастию своему, узнал, что в их городе есть
честный и добрый масон - аптекарь Вибель... Но явиться к сему почтенному
человеку, - излагал далее Аггей Никитич, - прямо от себя с просьбою о
посвящении в таинства масонства он не смеет и потому умолял Егора Егорыча
снабдить его рекомендательным письмом, с которым будто бы можно, как с
золотыми ключами Петра{22}, пройти даже в рай. Что, собственно, разумел
Аггей Никитич в глубине своих чувств под именем рая, читатель, может быть,
догадывается!
На поверку, впрочем, оказалось, что Егор Егорыч не знал аптекаря, зато
очень хорошо знала и была даже дружна с Herr Вибелем gnadige Frau, которая,
подтвердив, что это действительно был в самых молодых годах серьезнейший
масон, с большим удовольствием изъявила готовность написать к Herr Вибелю
рекомендацию о Herr Звереве и при этом так одушевилась воспоминаниями, что
весь разговор вела с Егором Егорычем по-немецки, а потом тоже по-немецки
написала и самое письмо, которое Егор Егорыч при коротенькой записочке от
себя препроводил к Аггею Никитичу
добрейшей души человек; с больного, про которого только знает, что очень
беден, никогда за лекарство ничего не берет... Или теперь этот поступок его
с женою?.. Поди-ка, кто нынче так поступит?
- Какой же поступок? - спросил Аггей Никитич.
- Да ведь она года три тому назад, - начал уж шепотом рассказывать
ополченец, - убегала от него с офицером одним, так он, знаете, никому ни
единым словом не промолвился о том и всем говорил, что она уехала к
родителям своим.
- Может быть, она в самом деле к родителям уезжала? - спросил Аггей
Никитич, вспыхнув немного в лице.
- Какое к родителям! - отвергнул, рассмеявшись, ополченец. - Ведь
видели здесь, как она в одном экипаже с офицером-то уехала... Наконец их в
Вильне кое-кто из здешних видел; они на одной квартире и жили.
Аггей Никитич заметно был поражен такой новостью, хотя это нисколько в
его мнении не уменьшило прелести аптекарши. Мы по прежним еще данным знаем,
до какой степени Аггей Никитич в этом отношении был свободно-мыслящий
человек, тем более, что это обстоятельство ему самому подавало больше
надежды достигнуть благосклонности пани Вибель.
- А теперь она разлюбила офицера? - спросил он.
- Это уж бог знает, кто из них кого разлюбил; но когда она опять
вернулась к мужу, то этот самолюбивый немец, говорят, не сказал даже ей, что
знает, где она была и что делала.
Когда вскоре за тем пани Вибель вышла, наконец, из задних комнат и
начала танцевать французскую кадриль с инвалидным поручиком, Аггей Никитич
долго и пристально на нее смотрел, причем открыл в ее лице заметные следы
пережитых страданий, а в то же время у него все более и более созревал
задуманный им план, каковый он намеревался начать с письма к Егору Егорычу,
написать которое Аггею Никитичу было нелегко, ибо он заранее знал, что в
письме этом ему придется много лгать и скрывать; но могущественная
властительница людей - любовь - заставила его все это забыть, и Аггей
Никитич в продолжение двух дней, следовавших за собранием, сочинил и
отправил Марфину послание, в коем с разного рода экивоками изъяснил, что,
находясь по отдаленности места жительства Егора Егорыча без руководителя на
пути к масонству, он, к великому счастию своему, узнал, что в их городе есть
честный и добрый масон - аптекарь Вибель... Но явиться к сему почтенному
человеку, - излагал далее Аггей Никитич, - прямо от себя с просьбою о
посвящении в таинства масонства он не смеет и потому умолял Егора Егорыча
снабдить его рекомендательным письмом, с которым будто бы можно, как с
золотыми ключами Петра{22}, пройти даже в рай. Что, собственно, разумел
Аггей Никитич в глубине своих чувств под именем рая, читатель, может быть,
догадывается!
На поверку, впрочем, оказалось, что Егор Егорыч не знал аптекаря, зато
очень хорошо знала и была даже дружна с Herr Вибелем gnadige Frau, которая,
подтвердив, что это действительно был в самых молодых годах серьезнейший
масон, с большим удовольствием изъявила готовность написать к Herr Вибелю
рекомендацию о Herr Звереве и при этом так одушевилась воспоминаниями, что
весь разговор вела с Егором Егорычем по-немецки, а потом тоже по-немецки
написала и самое письмо, которое Егор Егорыч при коротенькой записочке от
себя препроводил к Аггею Никитичу