- Как же он отравит меня? - спросила она. - Я никогда с ним не обедаю,
ни чаю не пью вместе?
- Тем удобнее это сделать для него. Он подкупит повара и подложит вам
какого-нибудь снадобья, а нынче такие яды изобретены, что на вкус не
узнаешь...
- О, зачем вы меня так пугаете?! - произнесла укоризненным голосом
Екатерина Петровна и для придачи себе храбрости выпила залпом стакан
довольно крепкого нюи.
- Я делаю только логический вывод из того порядка вещей, каким вы
обставлены... А разве вы сомневаетесь, что муж ваш способен сделать подобную
вещь?
- Нет, я не то, что сомневаюсь... - произнесла Екатерина Петровна, и
так как была с несколько уже отуманенной головой, то рассказала своему
обожателю о подозрениях в личности Тулузова, а равно и о том, что об этом
даже началось дело, от которого Тулузов до сих пор увертывается.
- Где же это дело производится? - спросил камер-юнкер с явным
удовольствием: ему весьма было бы приятно поймать Тулузова по какому бы то
ни было делу и упрятать его подальше.
- Не знаю! - отвечала Екатерина Петровна.
- Кто ж, по крайней мере, это дело начал и возбудил? - расспрашивал
камер-юнкер.
- Это один мой родственник по первому мужу, Марфин, который давно
вредит Тулузову.
- А где теперь этот родственник?
- В Москве.
- Но не можете ли вы поехать к нему и расспросить его о деле вашего
мужа?
- Нет, - отвечала, отрицательно мотнув головой, Екатерина Петровна, -
после истории с нашим афинским вечером Марфин, вероятно, меня не примет.
На этом кончилось совещание камер-юнкера с Екатериной Петровной, но она
потом не спала всю ночь, и ей беспрестанно мерещилось, что муж ее отравит,
так что на другой день, едва только Тулузов возвратился от
генерал-губернатора, она послала к нему пригласить его придти к ней.
Василий Иваныч, предчувствуя заранее что-то недоброе для него, пошел на
приглашение супруги неохотно. Екатерина Петровна приняла его гневно и
величественно и с первого же слова сказала ему:
- После всех ваших проделок против меня вы, надеюсь, понимаете, что
продолжать мне жить с вами глупо и неприлично...
Тулузова сильно покоробили эти слова.
- Какую же проделку мою вы разумеете?
- Да хоть последнюю, которою вы осрамили меня на всю Москву, -
отвечала, злобно взглянув на мужа, Екатерина Петровна.
- Это, конечно, был неосторожный и необдуманный поступок с моей
стороны, - отвечал он, едва выдерживая уставленный на него взгляд жены.
- А мне, напротив, он показался очень обдуманным и выгодным для вас! -
подхватила, с тою же злостью рассмеявшись, Екатерина Петровна. - Я заплатила
вам за нею двадцатью душами, в числе которых находится любимец ваш Савелий
Власьев.
Она знала через людей, что Савелий Власьев постоянно расспрашивал у
всех об образе ее жизни и обо всем, конечно, докладывал барину.
- Если вам угодно, я вам заплачу за эти двадцать душ, - продолжал
Тулузов, видимо, желавший на этот раз поумилостивить Екатерину Петровну.
- О, нет, зачем же? - воскликнула она. - Если бы я стала получать с вас
все ваши долги мне, вам пришлось бы много заплатить; и я теперь требую от
вас одного, чтобы вы мне выдали бумагу на свободное прожитие в продолжение
всей моей жизни, потому что я желаю навсегда разъехаться с вами и жить в
раз
ни чаю не пью вместе?
- Тем удобнее это сделать для него. Он подкупит повара и подложит вам
какого-нибудь снадобья, а нынче такие яды изобретены, что на вкус не
узнаешь...
- О, зачем вы меня так пугаете?! - произнесла укоризненным голосом
Екатерина Петровна и для придачи себе храбрости выпила залпом стакан
довольно крепкого нюи.
- Я делаю только логический вывод из того порядка вещей, каким вы
обставлены... А разве вы сомневаетесь, что муж ваш способен сделать подобную
вещь?
- Нет, я не то, что сомневаюсь... - произнесла Екатерина Петровна, и
так как была с несколько уже отуманенной головой, то рассказала своему
обожателю о подозрениях в личности Тулузова, а равно и о том, что об этом
даже началось дело, от которого Тулузов до сих пор увертывается.
- Где же это дело производится? - спросил камер-юнкер с явным
удовольствием: ему весьма было бы приятно поймать Тулузова по какому бы то
ни было делу и упрятать его подальше.
- Не знаю! - отвечала Екатерина Петровна.
- Кто ж, по крайней мере, это дело начал и возбудил? - расспрашивал
камер-юнкер.
- Это один мой родственник по первому мужу, Марфин, который давно
вредит Тулузову.
- А где теперь этот родственник?
- В Москве.
- Но не можете ли вы поехать к нему и расспросить его о деле вашего
мужа?
- Нет, - отвечала, отрицательно мотнув головой, Екатерина Петровна, -
после истории с нашим афинским вечером Марфин, вероятно, меня не примет.
На этом кончилось совещание камер-юнкера с Екатериной Петровной, но она
потом не спала всю ночь, и ей беспрестанно мерещилось, что муж ее отравит,
так что на другой день, едва только Тулузов возвратился от
генерал-губернатора, она послала к нему пригласить его придти к ней.
Василий Иваныч, предчувствуя заранее что-то недоброе для него, пошел на
приглашение супруги неохотно. Екатерина Петровна приняла его гневно и
величественно и с первого же слова сказала ему:
- После всех ваших проделок против меня вы, надеюсь, понимаете, что
продолжать мне жить с вами глупо и неприлично...
Тулузова сильно покоробили эти слова.
- Какую же проделку мою вы разумеете?
- Да хоть последнюю, которою вы осрамили меня на всю Москву, -
отвечала, злобно взглянув на мужа, Екатерина Петровна.
- Это, конечно, был неосторожный и необдуманный поступок с моей
стороны, - отвечал он, едва выдерживая уставленный на него взгляд жены.
- А мне, напротив, он показался очень обдуманным и выгодным для вас! -
подхватила, с тою же злостью рассмеявшись, Екатерина Петровна. - Я заплатила
вам за нею двадцатью душами, в числе которых находится любимец ваш Савелий
Власьев.
Она знала через людей, что Савелий Власьев постоянно расспрашивал у
всех об образе ее жизни и обо всем, конечно, докладывал барину.
- Если вам угодно, я вам заплачу за эти двадцать душ, - продолжал
Тулузов, видимо, желавший на этот раз поумилостивить Екатерину Петровну.
- О, нет, зачем же? - воскликнула она. - Если бы я стала получать с вас
все ваши долги мне, вам пришлось бы много заплатить; и я теперь требую от
вас одного, чтобы вы мне выдали бумагу на свободное прожитие в продолжение
всей моей жизни, потому что я желаю навсегда разъехаться с вами и жить в
раз