о тоже не благуй очень!.. И что вы тут оба намололи, -
удивительное дело! Ты убьешь себя, она умрет... Как есть вы неженки!
- Не неженки, а что, точно, очень непереносно... А что пить я стану,
это будет!.. Ты так, тетенька, и знай!
- Попить, ничего, попей!.. Вино куражит человека!.. Помни одно, что вы
с Сусанной Николаевной не перестарки какие, почесть еще сосунцы, а старичок
ее не век же станет жить, может, скоро уберется, и женишься ты тогда на
своей милой Сусаннушке, и пойдет промеж вас дело настоящее.
- Ах, тетенька, если бы это когда-нибудь случилось!.. И вдруг мне
Сусанна Николаевна пропоет песенку Беранже: "Verse encore; mais pourquoi ces
atours entre tes baisers et mes charmes? Romps ces noeuds, oui, romps les
pour toujours, ma pudeur ne connait plus d'alarmes!" - продекламировал
Углаков.
Аграфена Васильевна слушала его, улыбаясь, будучи очень довольна, что
чертенок поразвеселился.
- Что ж это значит? - спросила она.
- Значит это, тетенька: "Наливай мне вина! Но зачем же эта рубашка
мешает тебе целовать мои красоты? Прочь ее, и прочь навсегда! У меня уж нет
более стыдливости к тебе!"
- Песня складная и ладная! - определила Аграфена Васильевна.
- Ладная! - воскликнул Углаков. - Самое хорошее тут слово - pudeur -
стыдливость... К черту ее, чтобы пропала она у Сусанны Николаевны!..
- Ишь ты, что ему надобно... чтобы и не стыдились его! - произнесла
Аграфена Васильевна, и, при расставаньи с чертеночком, глаза ее наполнились
слезами.
На другой день часов еще в девять утра к Марфину приехал старик
Углаков, встревоженный, взволнованный, и, объявив с великим горем, что вчера
в ночь Пьер его вдруг, ни с того, ни с сего, ускакал в Петербург опять на
службу, спросил, не может ли Егор Егорыч что-нибудь объяснить ему по этому
поводу. Вероятно, старик Углаков догадывался отчасти, что Пьер его влюбился
в Сусанну Николаевну. Егор Егорыч ничего, конечно, не мог объяснить ему, и
когда гость от него уехал, он, сойдясь с Сусанной Николаевной и Музой
Николаевной за чаем, поведал им о нечаянном отъезде молодого Углакова в
Петербург и об его намерении снова поступить на службу. Сусанна Николаевна
при этом постаралась выразить в лице своем маленькое удивление, хотя сама
смутилась до невозможности. Муза Николаевна прежде всего взглянула на
сестру. Разговор, впрочем, на том только и окончился. Муза Николаевна вскоре
же уехала к мужу, а Сусанна Николаевна отправилась сначала к обедне,
возвратясь оттуда, прошла к себе наверх; Егор же Егорыч все ждал письма от
Пилецкого. Так прошел весь день. Понятно, что обе сестры, столь привыкшие
быть между собою откровенными, не могли долго скрытничать. Муза Николаевна,
узнав от мужа в тюрьме всю историю, происшедшую между влюбленными, о чем
Лябьеву рассказывал сам Углаков, заезжавший к нему прощаться, немедля же по
возвращении заговорила об этом с сестрой.
- Ты удалила от себя Углакова окончательно? - начала она несколько
укоризненным тоном.
- Удалила, - отвечала Сусанна Николаевна.
- И тебе не жаль его?
- Напротив, жаль и даже жаль самое себя.
- Но зачем же ты все это делаешь?
- Затем, что мне еще более обоих нас жаль моего мужа.
- После этого ты не знаешь твоего мужа! - воскликнула Муза Николаевна.
- Я уверена, что если бы ты намекнула ему только на то, что ты чувст
удивительное дело! Ты убьешь себя, она умрет... Как есть вы неженки!
- Не неженки, а что, точно, очень непереносно... А что пить я стану,
это будет!.. Ты так, тетенька, и знай!
- Попить, ничего, попей!.. Вино куражит человека!.. Помни одно, что вы
с Сусанной Николаевной не перестарки какие, почесть еще сосунцы, а старичок
ее не век же станет жить, может, скоро уберется, и женишься ты тогда на
своей милой Сусаннушке, и пойдет промеж вас дело настоящее.
- Ах, тетенька, если бы это когда-нибудь случилось!.. И вдруг мне
Сусанна Николаевна пропоет песенку Беранже: "Verse encore; mais pourquoi ces
atours entre tes baisers et mes charmes? Romps ces noeuds, oui, romps les
pour toujours, ma pudeur ne connait plus d'alarmes!" - продекламировал
Углаков.
Аграфена Васильевна слушала его, улыбаясь, будучи очень довольна, что
чертенок поразвеселился.
- Что ж это значит? - спросила она.
- Значит это, тетенька: "Наливай мне вина! Но зачем же эта рубашка
мешает тебе целовать мои красоты? Прочь ее, и прочь навсегда! У меня уж нет
более стыдливости к тебе!"
- Песня складная и ладная! - определила Аграфена Васильевна.
- Ладная! - воскликнул Углаков. - Самое хорошее тут слово - pudeur -
стыдливость... К черту ее, чтобы пропала она у Сусанны Николаевны!..
- Ишь ты, что ему надобно... чтобы и не стыдились его! - произнесла
Аграфена Васильевна, и, при расставаньи с чертеночком, глаза ее наполнились
слезами.
На другой день часов еще в девять утра к Марфину приехал старик
Углаков, встревоженный, взволнованный, и, объявив с великим горем, что вчера
в ночь Пьер его вдруг, ни с того, ни с сего, ускакал в Петербург опять на
службу, спросил, не может ли Егор Егорыч что-нибудь объяснить ему по этому
поводу. Вероятно, старик Углаков догадывался отчасти, что Пьер его влюбился
в Сусанну Николаевну. Егор Егорыч ничего, конечно, не мог объяснить ему, и
когда гость от него уехал, он, сойдясь с Сусанной Николаевной и Музой
Николаевной за чаем, поведал им о нечаянном отъезде молодого Углакова в
Петербург и об его намерении снова поступить на службу. Сусанна Николаевна
при этом постаралась выразить в лице своем маленькое удивление, хотя сама
смутилась до невозможности. Муза Николаевна прежде всего взглянула на
сестру. Разговор, впрочем, на том только и окончился. Муза Николаевна вскоре
же уехала к мужу, а Сусанна Николаевна отправилась сначала к обедне,
возвратясь оттуда, прошла к себе наверх; Егор же Егорыч все ждал письма от
Пилецкого. Так прошел весь день. Понятно, что обе сестры, столь привыкшие
быть между собою откровенными, не могли долго скрытничать. Муза Николаевна,
узнав от мужа в тюрьме всю историю, происшедшую между влюбленными, о чем
Лябьеву рассказывал сам Углаков, заезжавший к нему прощаться, немедля же по
возвращении заговорила об этом с сестрой.
- Ты удалила от себя Углакова окончательно? - начала она несколько
укоризненным тоном.
- Удалила, - отвечала Сусанна Николаевна.
- И тебе не жаль его?
- Напротив, жаль и даже жаль самое себя.
- Но зачем же ты все это делаешь?
- Затем, что мне еще более обоих нас жаль моего мужа.
- После этого ты не знаешь твоего мужа! - воскликнула Муза Николаевна.
- Я уверена, что если бы ты намекнула ему только на то, что ты чувст