он не посмел, и я робела... Пословица-то, видно, справедлива: "тут-то много,
да вон нейдет". Так мы, братик мой, и промигали наше дело.
- Поэтому, тетенька, вы думаете, что и я промигаю свое дело? - спросил
стремительно Углаков.
- Ты и она, оба промигаете!.. А по нашему цыганскому рассуждению,
знаешь, как это песня поется: "Лови, лови часы любви!"
- Но как их, тетенька, поймать-то?.. Поймать я не знаю как!.. Научите
вы меня тому!
- Смешной ты человек!.. Научи его я?.. Коли я и сама не сумела того,
что хотела... Наука тут одна: будь посмелей! Смелость города берет, не то
что нашу сестру пленяет.
- Ну, а если Сусанна Николаевна очень за это рассердится? Что тогда?
- Это тоже, как сказать, может, рассердится, а то и нет... Старый-то
муж, поди чай, надоел ей: "Старый муж, грозный муж, режь меня, бей меня, я
другого люблю!" - негромко пропела Аграфена Васильевна и, допив свое
шампанское, слегка ударила стаканом по столу: видно, уж и ей старый-то муж
надоел сильно.
- Но из чего вы, тетенька, заключаете, что Сусанна Николаевна склонна
ко мне?
- Изволь, скажу! Ты-то вот не видел, а я заметила, что она ажно в спину
тебе смотрит, как ты отвернешься от нее, а как повернулся к ней, сейчас
глаза в сторону и отведет.
- Тетенька, верно ли вы это говорите? - переспросил Углаков.
- Верно! У нас, старых завистниц, на это глаз зоркий.
- Я вас, тетенька, за это обниму и зацелую до смерти.
- Целуй! До смерти-то словно не зацелуешь... Целовали меня тоже, паря,
не жалеючи.
Затем они обнялись и расцеловались самым искренним образом, а потом
Углаков, распив с тетенькой на радости еще полбутылочку шампанского, завез
ее домой, а сам направился к Марфиным, акибы на дежурство, но в то же время
с твердой решимостью добиться от Сусанны Николаевны ответа: любит ли она его
сколько-нибудь, или нет.
VII
В почтительной позе и склонив несколько набок свою сухощавую голову,
стоял перед Тулузовым, сидевшим величаво в богатом кабинете, дверь которого
была наглухо притворена, знакомый нам маляр Савелий Власьев, муж покойной
Аксюши. Лицо Савелия по-прежнему имело зеленовато-желтый цвет, но наряд его
был несколько иной: вместо позолоченного перстня, на пальце красовался
настоящий золотой и даже с каким-то розовым камнем; по атласному жилету
проходил бисерный шнурок, и в кармане имелись часы; жидкие волосы на голове
были сильно напомажены; брюки уже не спускались в сапоги, а лежали сверху
сапог. Все это объяснялось тем, что Савелий Власьев в настоящее время не
занимался более своим ремеслом и был чем-то вроде главного поверенного при
откупе Тулузова, взяв который, Василий Иваныч сейчас же вспомнил о Савелии
Власьеве, как о распорядительном, умном и плутоватом мужике. Выписав его из
Петербурга в Москву, он стал его быстро возвышать и приближать к себе, как
некогда и его самого возвышал Петр Григорьич. Савелий Власьев оказался
главным образом очень способным устраивать и улаживать разные откупные дела
с полицией, так что через какие-нибудь полгода он был на дружеской ноге со
всеми почти квартальными и даже некоторыми частными. В настоящем случае
Василий Иваныч и вел с ним разговор именно об этом предмете.
- Я тебе очень благодарен, Савелий Власьев, - говорил он, сохраняя свой
надменный вид, - что у нас по откупу не является