ми и маститым правителем Москвы оживленный
разговор о том, что Лябьев вовсе не преступник, а жертва несчастного случая.
Генерал-губернатор удивился, что m-me Лябьева до сих пор не видалась с
мужем, причем присовокупил, что он велел даже бедному узнику с самых первых
дней заключения послать фортепьяно в тюрьму. Заручившись таким мнением
генерал-губернатора, Углаков поскакал к обер-полицеймейстеру, который дал от
себя к тюремному смотрителю записку, что m-me Лябьева может ездить в острог
и пребывать там сколько ей угодно. Таким образом на следующее утро Петр
Углаков должен был m-me Лябьеву и m-me Марфину провести в тюрьму; обе сестры
отправились в карете, а Углаков следовал за ними в своих санях. Проехать им
пришлось довольно далеко. Муза и Сусанна переживали в эти минуты хоть и
одинаково печальные, но в другом отношении и разные чувствования. Муза,
конечно, кроме невыносимой тоски, стремилась к одному: скорее увидеть и
обнять мужа, сказать ему, что нисколько не винит его и что, чем бы ни
решилась его участь, она всюду последует за ним. Сусанна Николаевна ехала
тоже под влиянием главного своего желания успокоить, сколько возможно,
сестру и Лябьева; но к этому как-то болезненно и вместе радостно
примешивалась мысль об Углакове; что этот бедный мальчик влюблен в нее до
безумия, Сусанна Николаевна, к ужасу своему, очень хорошо видела. И что сама
она... Но тут столько страхов и противоречий возникало в воображении Сусанны
Николаевны, что она ничего отчетливо понять не могла и дошла только до
такого вывода, что была бы совершенно счастлива, если бы Углаков стал ей
другом или братом, но не более... Карета, наконец, остановилась у ворот
тюрьмы. Караульный офицер, по врученной ему Углаковым записке
обер-полицеймейстера, велел унтер-офицеру провести его, а также и дам, во
внутрь здания. Тот сначала звякнул ключами, отпирая входную калитку в
железных дверях тюрьмы, а затем пошли все по двору. Муза Николаевна
совершенно не видела, что было около нее, Сусанна же Николаевна старалась не
видеть. При входе в самое здание, снова раздалось звяканье железа и звяканье
очень громкое, так что обе дамы невольно вскинули головы. Оказалось, что с
лестницы сходила целая партия скованных по рукам и ногам каторжников,
предназначенных к отправке по этапу. Сопровождавший арестантов отряд отдал
Углакову честь, причем тоже звякнул своими ружьями. Отовсюду между тем
чувствовался запах кислой капусты и махорки. В дворянском, впрочем,
отделении, куда направлялись мои посетители, воздух оказался несколько
посвежее и был уже пропитан дымом Жукова табаку и сигар с примесью запаха
подгорелой телятины. Вместо дневного света по коридорам горели тусклые
сальные свечи. Здесь Углаков спросил ходившего по коридору унтер-офицера,
где нумер Лябьева. Тот подвел их. Первая рванулась в дверь Муза Николаевна.
Увидав ее, Лябьев покраснел и растерялся: ему прежде всего сделалось стыдно
перед ней. Но Муза бросилась к нему.
- Я знаю все, но совершенно покойна и здорова, - сказала она.
Вошедшая вслед за сестрой Сусанна Николаевна тоже старалась сохранить
спокойствие.
- Егор Егорыч и я просим вас не падать духом, - произнесла она. - Бог
прощает многое людям.
- Я знаю, что прощает, и нисколько не упал духом, - отвечал Лябьев.
Углаков вошел в камеру заключенно
разговор о том, что Лябьев вовсе не преступник, а жертва несчастного случая.
Генерал-губернатор удивился, что m-me Лябьева до сих пор не видалась с
мужем, причем присовокупил, что он велел даже бедному узнику с самых первых
дней заключения послать фортепьяно в тюрьму. Заручившись таким мнением
генерал-губернатора, Углаков поскакал к обер-полицеймейстеру, который дал от
себя к тюремному смотрителю записку, что m-me Лябьева может ездить в острог
и пребывать там сколько ей угодно. Таким образом на следующее утро Петр
Углаков должен был m-me Лябьеву и m-me Марфину провести в тюрьму; обе сестры
отправились в карете, а Углаков следовал за ними в своих санях. Проехать им
пришлось довольно далеко. Муза и Сусанна переживали в эти минуты хоть и
одинаково печальные, но в другом отношении и разные чувствования. Муза,
конечно, кроме невыносимой тоски, стремилась к одному: скорее увидеть и
обнять мужа, сказать ему, что нисколько не винит его и что, чем бы ни
решилась его участь, она всюду последует за ним. Сусанна Николаевна ехала
тоже под влиянием главного своего желания успокоить, сколько возможно,
сестру и Лябьева; но к этому как-то болезненно и вместе радостно
примешивалась мысль об Углакове; что этот бедный мальчик влюблен в нее до
безумия, Сусанна Николаевна, к ужасу своему, очень хорошо видела. И что сама
она... Но тут столько страхов и противоречий возникало в воображении Сусанны
Николаевны, что она ничего отчетливо понять не могла и дошла только до
такого вывода, что была бы совершенно счастлива, если бы Углаков стал ей
другом или братом, но не более... Карета, наконец, остановилась у ворот
тюрьмы. Караульный офицер, по врученной ему Углаковым записке
обер-полицеймейстера, велел унтер-офицеру провести его, а также и дам, во
внутрь здания. Тот сначала звякнул ключами, отпирая входную калитку в
железных дверях тюрьмы, а затем пошли все по двору. Муза Николаевна
совершенно не видела, что было около нее, Сусанна же Николаевна старалась не
видеть. При входе в самое здание, снова раздалось звяканье железа и звяканье
очень громкое, так что обе дамы невольно вскинули головы. Оказалось, что с
лестницы сходила целая партия скованных по рукам и ногам каторжников,
предназначенных к отправке по этапу. Сопровождавший арестантов отряд отдал
Углакову честь, причем тоже звякнул своими ружьями. Отовсюду между тем
чувствовался запах кислой капусты и махорки. В дворянском, впрочем,
отделении, куда направлялись мои посетители, воздух оказался несколько
посвежее и был уже пропитан дымом Жукова табаку и сигар с примесью запаха
подгорелой телятины. Вместо дневного света по коридорам горели тусклые
сальные свечи. Здесь Углаков спросил ходившего по коридору унтер-офицера,
где нумер Лябьева. Тот подвел их. Первая рванулась в дверь Муза Николаевна.
Увидав ее, Лябьев покраснел и растерялся: ему прежде всего сделалось стыдно
перед ней. Но Муза бросилась к нему.
- Я знаю все, но совершенно покойна и здорова, - сказала она.
Вошедшая вслед за сестрой Сусанна Николаевна тоже старалась сохранить
спокойствие.
- Егор Егорыч и я просим вас не падать духом, - произнесла она. - Бог
прощает многое людям.
- Я знаю, что прощает, и нисколько не упал духом, - отвечал Лябьев.
Углаков вошел в камеру заключенно