ержу его всегда в границах, однако думаю, что все-таки это может не
понравиться Егору Егорычу, которому я, конечно, говорю, что у нас был
Углаков; и раз я увидела, что Егор Егорыч уж и поморщился... Согласись, что
мне оставалось после того делать?.. Я действительно дня два тому назад
сказала Углакову, что меня стесняют его посещения по утрам, и что вечером,
когда Егор Егорыч дома, напротив, мы всегда рады его видеть... Ты вообразить
себе не можешь, что произошло тут с Углаковым!.. Он вдруг заплакал и,
проговорив: "Ну, я теперь погиб совсем!", сейчас же уехал... Что это
такое?.. Я не понимаю даже...
- Очень понятно, - произнесла с несколько лукавой улыбкой Муза
Николаевна, - влюбился в тебя до безумия.
Сусанна Николаевна придала недовольное выражение своему лицу.
- Но как же влюбиться до безумия? - возразила она. - Для этого надобно
иметь какой-нибудь повод и чтобы хоть сколько-нибудь на это человека
поощряли.
- Ты ошибаешься! Без поощрений гораздо сильнее влюбляются! -
полувоскликнула Муза Николаевна, и так как в это время занавес поднялся, то
она снова обратилась на сцену, где в продолжение всего второго акта ходил и
говорил своим трепетным голосом небольшого роста и с чрезвычайна подвижным
лицом курчавый Жорж де-Жермани, и от впечатления его с несколько
приподнятыми плечами фигуры никто не мог избавиться.
Стала прислушиваться к трагику и Сусанна Николаевна, а Екатерина
Петровна Тулузова держала, не отнимая от глаз, уставленный на него лорнет и
почему-то вдруг вспомнила первого своего мужа, беспутно-поэтического
Валерьяна, и вместе с тем почувствовала почти омерзение к настоящему
супругу, сидевшему с надутой и важной физиономией. В конце этого действия
Жорж де-Жермани, обманутый злодеем Варнером, застрелил ни в чем не повинного
Родольфа д'Эрикура. В публике снова поднялись неистовые аплодисменты, под
шум которых Екатерина Петровна, ни слова не сказав мужу, вышла в коридор и
вошла в ложу Лябьевой.
- Надеюсь, mesdames, что вы позволите мне напомнить вам о себе? А с
вами мы даже родственницы! - проговорила она заискивающим тоном и при
последних словах обращаясь к Сусанне Николаевне.
Обе сестры, конечно, на ее любезность ответили такою же любезностью.
- Какая чудная пьеса и какой живой человек этот Жорж де-Жермани! -
продолжала Екатерина Петровна.
- Совершенно живой! - подтвердила Муза Николаевна.
- Мне больше пьесы нравится Мочалов!.. Я теперь буду ездить на каждое
его представление, - заметила Сусанна Николаевна.
- Значит, мы будем с вами видеться часто; я почти каждый день бываю в
театре, - подхватила Екатерина Петровна, - тут другой еще есть актер,
молодой, который - вы, может быть, заметили - играет этого Родольфа
д'Эрикура: у него столько души и огня!
- Фи!.. Какая это душа! - подхватила уже Муза Николаевна. - Он весь
какой-то накрахмаленный и слащавый.
- Да, - подтвердила и Сусанна Николаевна.
Тулузов между тем из своей ложи внимательно прислушивался к тому, что
говорили дамы: ему, кажется, хотелось бы представиться Марфиной и Лябьевой,
на которых ему в начале еще спектакля указала жена, но он, при всей своей
смелости, не решался этого сделать. Занавес вскоре опять поднялся. Сцена
представляла лес, хижину; Жорж де-Жермани и жена его, оба уже старики
понравиться Егору Егорычу, которому я, конечно, говорю, что у нас был
Углаков; и раз я увидела, что Егор Егорыч уж и поморщился... Согласись, что
мне оставалось после того делать?.. Я действительно дня два тому назад
сказала Углакову, что меня стесняют его посещения по утрам, и что вечером,
когда Егор Егорыч дома, напротив, мы всегда рады его видеть... Ты вообразить
себе не можешь, что произошло тут с Углаковым!.. Он вдруг заплакал и,
проговорив: "Ну, я теперь погиб совсем!", сейчас же уехал... Что это
такое?.. Я не понимаю даже...
- Очень понятно, - произнесла с несколько лукавой улыбкой Муза
Николаевна, - влюбился в тебя до безумия.
Сусанна Николаевна придала недовольное выражение своему лицу.
- Но как же влюбиться до безумия? - возразила она. - Для этого надобно
иметь какой-нибудь повод и чтобы хоть сколько-нибудь на это человека
поощряли.
- Ты ошибаешься! Без поощрений гораздо сильнее влюбляются! -
полувоскликнула Муза Николаевна, и так как в это время занавес поднялся, то
она снова обратилась на сцену, где в продолжение всего второго акта ходил и
говорил своим трепетным голосом небольшого роста и с чрезвычайна подвижным
лицом курчавый Жорж де-Жермани, и от впечатления его с несколько
приподнятыми плечами фигуры никто не мог избавиться.
Стала прислушиваться к трагику и Сусанна Николаевна, а Екатерина
Петровна Тулузова держала, не отнимая от глаз, уставленный на него лорнет и
почему-то вдруг вспомнила первого своего мужа, беспутно-поэтического
Валерьяна, и вместе с тем почувствовала почти омерзение к настоящему
супругу, сидевшему с надутой и важной физиономией. В конце этого действия
Жорж де-Жермани, обманутый злодеем Варнером, застрелил ни в чем не повинного
Родольфа д'Эрикура. В публике снова поднялись неистовые аплодисменты, под
шум которых Екатерина Петровна, ни слова не сказав мужу, вышла в коридор и
вошла в ложу Лябьевой.
- Надеюсь, mesdames, что вы позволите мне напомнить вам о себе? А с
вами мы даже родственницы! - проговорила она заискивающим тоном и при
последних словах обращаясь к Сусанне Николаевне.
Обе сестры, конечно, на ее любезность ответили такою же любезностью.
- Какая чудная пьеса и какой живой человек этот Жорж де-Жермани! -
продолжала Екатерина Петровна.
- Совершенно живой! - подтвердила Муза Николаевна.
- Мне больше пьесы нравится Мочалов!.. Я теперь буду ездить на каждое
его представление, - заметила Сусанна Николаевна.
- Значит, мы будем с вами видеться часто; я почти каждый день бываю в
театре, - подхватила Екатерина Петровна, - тут другой еще есть актер,
молодой, который - вы, может быть, заметили - играет этого Родольфа
д'Эрикура: у него столько души и огня!
- Фи!.. Какая это душа! - подхватила уже Муза Николаевна. - Он весь
какой-то накрахмаленный и слащавый.
- Да, - подтвердила и Сусанна Николаевна.
Тулузов между тем из своей ложи внимательно прислушивался к тому, что
говорили дамы: ему, кажется, хотелось бы представиться Марфиной и Лябьевой,
на которых ему в начале еще спектакля указала жена, но он, при всей своей
смелости, не решался этого сделать. Занавес вскоре опять поднялся. Сцена
представляла лес, хижину; Жорж де-Жермани и жена его, оба уже старики