друг Углаков, и Егор Егорыч сам уж насильно меня
услал.
С этими словами Сусанна Николаевна встала и сняла свою шляпку, причем
оказалось, что бывшая тогда в моде прическа, закрывавшая волосами уши и с
виднеющимися сзади небольшими локончиками, очень к ней шла.
- Ну, а ты как? Здорова? - продолжала она, снова садясь около сестры и
ласково беря ее за руку.
- Ты взгляни на меня! Разве можно с таким цветом лица быть здоровою?! -
отвечала, грустно усмехнувшись, Муза Николаевна.
- Отчего же это и когда с тобой случилось?
- После первых же моих неблагополучных родов.
- Но ты и потом еще неблагополучно родила?
- И потом.
- А это отчего же? Как объясняют доктора?
- Они говорят, что это происходит от моих душевных волнений.
- А душевные-то волнения отчего же, Муза?
- От разных причин.
- Но есть же между ними какая-нибудь главная?
- Главная, что я до безумия люблю мужа.
- А он разве тебя не любит?
- Ах, нет, он меня любит, но любит и карты, а ты представить себе не
можешь, какая это пагубная страсть в мужчинах к картам! Они забывают все:
себя, семью, знакомятся с такими людьми, которых в дом пустить страшно.
Первый год моего замужества, когда мы переехали в Москву и когда у нас
бывали только музыканты и певцы, я была совершенно счастлива и покойна; но
потом год от году все пошло хуже и хуже.
- И неужели, Муза, ты не могла отвлечь своим влиянием Аркадия Михайлыча
от подобного общества?
- Может, вначале я успела бы это сделать, но ты знаешь, какая я была
молодая и неопытная; теперь же и думать нечего: он совершенно в их руках.
Последнее время у него появился еще новый знакомый, Янгуржеев, который,
по-моему, просто злодей: он убивает молодых людей на дуэлях, обыгрывает всех
почти наверное...
- Но неужели Аркадий Михайлыч может быть дружен с таким господином? -
заметила Сусанна Николаевна.
- Мало, что дружен, но в каком-то подчинении у него находится! -
отвечала Муза Николаевна.
- И у вас он бывает?
- Очень часто, и надобно сказать - очарователен в обращении: умен,
остер, любезен, вежлив... Муж справедливо говорит, что Янгуржеев может быть
и во дворце и в кабаке, и везде будет вровень с обществом.
- Но скажи, - это, впрочем, поручил мне спросить тебя по секрету Егор
Егорыч, - не проигрывается ли очень сильно Аркадий Михайлыч?
- Вероятно, проигрывается, и сильно даже! - продолжала Муза Николаевна.
- По крайней мере, когда последний ребенок мой помер, я сижу и плачу, а
Аркадий в утешение мне говорит: "Не плачь, Муза, это хорошо, что у нас дети
не живут, а то, пожалуй, будет не на что ни вырастить, ни воспитать их".
- И как же тебе не совестно, Муза, не писать мне об этом ни строчки! Я
нисколько даже и не подозревала, что найду тебя такою, какою нашла!
- Ах, Сусанна, ты после этого не знаешь, что значит быть несчастною в
замужестве! Говорить об этом кому бы то ни было бесполезно и совестно...
Кроме того, я хорошо знаю, что Лябьев, несмотря на все пороки свои, любит
меня и мучается ужасно, что заставляет меня страдать; но если еще он узнает,
что я жалуюсь на него, он убьет себя.
Так ворковали, как бы две кроткие голубки, между собою сестры; но
беседа их прервана была, наконец, приездом хозяина и Углакова.
Лябьев конфузливо, но прежде всего поцеловал руку у жены. Та потупила
глаза, чтобы
услал.
С этими словами Сусанна Николаевна встала и сняла свою шляпку, причем
оказалось, что бывшая тогда в моде прическа, закрывавшая волосами уши и с
виднеющимися сзади небольшими локончиками, очень к ней шла.
- Ну, а ты как? Здорова? - продолжала она, снова садясь около сестры и
ласково беря ее за руку.
- Ты взгляни на меня! Разве можно с таким цветом лица быть здоровою?! -
отвечала, грустно усмехнувшись, Муза Николаевна.
- Отчего же это и когда с тобой случилось?
- После первых же моих неблагополучных родов.
- Но ты и потом еще неблагополучно родила?
- И потом.
- А это отчего же? Как объясняют доктора?
- Они говорят, что это происходит от моих душевных волнений.
- А душевные-то волнения отчего же, Муза?
- От разных причин.
- Но есть же между ними какая-нибудь главная?
- Главная, что я до безумия люблю мужа.
- А он разве тебя не любит?
- Ах, нет, он меня любит, но любит и карты, а ты представить себе не
можешь, какая это пагубная страсть в мужчинах к картам! Они забывают все:
себя, семью, знакомятся с такими людьми, которых в дом пустить страшно.
Первый год моего замужества, когда мы переехали в Москву и когда у нас
бывали только музыканты и певцы, я была совершенно счастлива и покойна; но
потом год от году все пошло хуже и хуже.
- И неужели, Муза, ты не могла отвлечь своим влиянием Аркадия Михайлыча
от подобного общества?
- Может, вначале я успела бы это сделать, но ты знаешь, какая я была
молодая и неопытная; теперь же и думать нечего: он совершенно в их руках.
Последнее время у него появился еще новый знакомый, Янгуржеев, который,
по-моему, просто злодей: он убивает молодых людей на дуэлях, обыгрывает всех
почти наверное...
- Но неужели Аркадий Михайлыч может быть дружен с таким господином? -
заметила Сусанна Николаевна.
- Мало, что дружен, но в каком-то подчинении у него находится! -
отвечала Муза Николаевна.
- И у вас он бывает?
- Очень часто, и надобно сказать - очарователен в обращении: умен,
остер, любезен, вежлив... Муж справедливо говорит, что Янгуржеев может быть
и во дворце и в кабаке, и везде будет вровень с обществом.
- Но скажи, - это, впрочем, поручил мне спросить тебя по секрету Егор
Егорыч, - не проигрывается ли очень сильно Аркадий Михайлыч?
- Вероятно, проигрывается, и сильно даже! - продолжала Муза Николаевна.
- По крайней мере, когда последний ребенок мой помер, я сижу и плачу, а
Аркадий в утешение мне говорит: "Не плачь, Муза, это хорошо, что у нас дети
не живут, а то, пожалуй, будет не на что ни вырастить, ни воспитать их".
- И как же тебе не совестно, Муза, не писать мне об этом ни строчки! Я
нисколько даже и не подозревала, что найду тебя такою, какою нашла!
- Ах, Сусанна, ты после этого не знаешь, что значит быть несчастною в
замужестве! Говорить об этом кому бы то ни было бесполезно и совестно...
Кроме того, я хорошо знаю, что Лябьев, несмотря на все пороки свои, любит
меня и мучается ужасно, что заставляет меня страдать; но если еще он узнает,
что я жалуюсь на него, он убьет себя.
Так ворковали, как бы две кроткие голубки, между собою сестры; но
беседа их прервана была, наконец, приездом хозяина и Углакова.
Лябьев конфузливо, но прежде всего поцеловал руку у жены. Та потупила
глаза, чтобы