ю перед свадьбой-то плакала и все с
горничной своей совещалась. "Вы, говорит, мои милые, не осудите меня, что я
за Василия Иваныча выхожу, он теперь уж дворянин и скоро будет генерал. Вы
его слушайтесь и любите его!" А что его хошь бы дворовым али крестьянам
любить? Как есть злодей! Может, будет почище покойного Петра Григорьича, и
какой промеж всего ихнего народа идет плач и стон, - сказать того не можно!
Всех этих подробностей косая дама почти не слушала, и в ее воображении
носился образ Валерьяна, и особенно ей в настоящие минуты живо
представлялось, как она, дошедшая до физиологического отвращения к своему
постоянно пьяному мужу, обманув его всевозможными способами, ускакала в
Москву к Ченцову, бывшему тогда еще студентом, приехала к нему в номер и
поселилась с ним в самом верхнем этаже тогдашнего дома Глазунова, где целые
вечера, опершись грудью на горячую руку Валерьяна, она глядела в окна,
причем он, взглядывая по временам то на нее, то на небо, произносил:
- Ночь лимоном пахнет!
- Ночь лимоном пахнет! - повторяла и она за ним полушепотом, между тем
как Тверская и до сих пор не пахнет каким-нибудь поэтическим запахом, и при
этом невольно спросишь себя: где ж ты, поэзия, существуешь? В окружающей ли
человека счастливой природе или в душе его? Ответ, кажется, один: в духе
человеческом!
XII
Однажды все кузьмищевское общество, со включением отца Василия, сидело
по обыкновению в гостиной; сверх того, тут находился и приезжий гость, Аггей
Никитич Зверев, возвратившийся с своей ревизии. Трудно вообразить себе, до
какой степени изменился этот могучий человек за последнее время: он
сгорбился, осунулся и имел какой-то растерянный вид. Причину такой перемены
читатель, вероятно, угадывает.
Егор Егорыч, в свою очередь, заметивший это, спросил его:
- Что, вы довольны или недовольны вашей ревизией?
- Разве можно тут быть довольным! - отвечал с грустной усмешкой Аггей
Никитич.
- Отчего и почему? - воскликнул Егор Егорыч.
- После, я наедине, если позволите, переговорю с вами об этом.
- Позволю и даже прошу вас сказать мне это!
- Еще бы мне не сказать вам! Отцу родному чего не сказал бы, а уж вам
скажу!
Должно заметить, что все общество размещалось в гостиной следующим
образом: Егор Егорыч, Сверстов и Аггей Никитич сидели у среднего стола, а
рядом с мужем была, конечно, и Сусанна Николаевна; на другом же боковом
столе gnadige Frau и отец Василий играли в шахматы. Лицо gnadige Frau
одновременно изображало большое внимание и удовольствие: она вторую уж
партию выигрывала у отца Василия, тогда как он отлично играл в шахматы и в
этом отношении вряд ли уступал первому ее мужу, пастору, некогда
считавшемуся в Ревеле, приморском городе, первым шахматным игроком. Вообще
gnadige Frau с самой проповеди отца Василия, которую он сказал на свадьбе
Егора Егорыча, потом, помня, как он приятно и стройно пел под ее игру на
фортепьяно после их трапезы любви масонские песни, и, наконец, побеседовав с
ним неоднократно о догматах их общего учения, стала питать большое уважение
к этому русскому попу.
Между тем Егор Егорыч продолжал разговаривать с Аггеем Никитичем.
- И что ж вы, объезжая уезды, познакомились с кем-нибудь из здешнего
дворянства? - спросил он, видя, что Зверев нет-нет да
горничной своей совещалась. "Вы, говорит, мои милые, не осудите меня, что я
за Василия Иваныча выхожу, он теперь уж дворянин и скоро будет генерал. Вы
его слушайтесь и любите его!" А что его хошь бы дворовым али крестьянам
любить? Как есть злодей! Может, будет почище покойного Петра Григорьича, и
какой промеж всего ихнего народа идет плач и стон, - сказать того не можно!
Всех этих подробностей косая дама почти не слушала, и в ее воображении
носился образ Валерьяна, и особенно ей в настоящие минуты живо
представлялось, как она, дошедшая до физиологического отвращения к своему
постоянно пьяному мужу, обманув его всевозможными способами, ускакала в
Москву к Ченцову, бывшему тогда еще студентом, приехала к нему в номер и
поселилась с ним в самом верхнем этаже тогдашнего дома Глазунова, где целые
вечера, опершись грудью на горячую руку Валерьяна, она глядела в окна,
причем он, взглядывая по временам то на нее, то на небо, произносил:
- Ночь лимоном пахнет!
- Ночь лимоном пахнет! - повторяла и она за ним полушепотом, между тем
как Тверская и до сих пор не пахнет каким-нибудь поэтическим запахом, и при
этом невольно спросишь себя: где ж ты, поэзия, существуешь? В окружающей ли
человека счастливой природе или в душе его? Ответ, кажется, один: в духе
человеческом!
XII
Однажды все кузьмищевское общество, со включением отца Василия, сидело
по обыкновению в гостиной; сверх того, тут находился и приезжий гость, Аггей
Никитич Зверев, возвратившийся с своей ревизии. Трудно вообразить себе, до
какой степени изменился этот могучий человек за последнее время: он
сгорбился, осунулся и имел какой-то растерянный вид. Причину такой перемены
читатель, вероятно, угадывает.
Егор Егорыч, в свою очередь, заметивший это, спросил его:
- Что, вы довольны или недовольны вашей ревизией?
- Разве можно тут быть довольным! - отвечал с грустной усмешкой Аггей
Никитич.
- Отчего и почему? - воскликнул Егор Егорыч.
- После, я наедине, если позволите, переговорю с вами об этом.
- Позволю и даже прошу вас сказать мне это!
- Еще бы мне не сказать вам! Отцу родному чего не сказал бы, а уж вам
скажу!
Должно заметить, что все общество размещалось в гостиной следующим
образом: Егор Егорыч, Сверстов и Аггей Никитич сидели у среднего стола, а
рядом с мужем была, конечно, и Сусанна Николаевна; на другом же боковом
столе gnadige Frau и отец Василий играли в шахматы. Лицо gnadige Frau
одновременно изображало большое внимание и удовольствие: она вторую уж
партию выигрывала у отца Василия, тогда как он отлично играл в шахматы и в
этом отношении вряд ли уступал первому ее мужу, пастору, некогда
считавшемуся в Ревеле, приморском городе, первым шахматным игроком. Вообще
gnadige Frau с самой проповеди отца Василия, которую он сказал на свадьбе
Егора Егорыча, потом, помня, как он приятно и стройно пел под ее игру на
фортепьяно после их трапезы любви масонские песни, и, наконец, побеседовав с
ним неоднократно о догматах их общего учения, стала питать большое уважение
к этому русскому попу.
Между тем Егор Егорыч продолжал разговаривать с Аггеем Никитичем.
- И что ж вы, объезжая уезды, познакомились с кем-нибудь из здешнего
дворянства? - спросил он, видя, что Зверев нет-нет да