многосведущих масонов.
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
I
Прошла осень, прошла зима, и наступила снова весна, а вместе с нею в
описываемой мною губернии совершились важные события: губернатор был удален
от должности, - впрочем, по прошению; сенаторская ревизия закончилась, и
сенатор - если не в одном экипаже, то совершенно одновременно - уехал с m-me
Клавской в Петербург, после чего прошел слух, что новым губернатором будет
назначен Крапчик, которому будто бы обещал это сенатор, действительно бывший
последнее время весьма благосклонен к Петру Григорьичу; но вышло совершенно
противное (Егор Егорыч недаром, видно, говорил, что граф Эдлерс - старая
остзейская лиса): губернатором, немедля же по возвращении сенатора в
Петербург, был определен не Петр Григорьич, а дальний родственник графа
Эдлерса, барон Висбах, действительный статский советник и тоже камергер.
Удар для самолюбия Крапчика был страшный, так что он перестал даже выезжать
в общество: ему стыдно было показаться кому бы то ни было из посторонних на
глаза; но гнев божий за все темные деяния Петра Григорьича этим еще не
иссяк, и в одно утро он получил письмо от Катрин, надписанное ее рукою и
запечатанное. Не понимая, что значит такая затеянная дочерью переписка,
когда она жила с ним в одном доме, Петр Григорьич не без испуга и торопливо
раскрыл письмо. Оно в самом деле оказалось роковым для него:
"Я от Вас бежала с Ченцовым, - писала Катрин, - не трудитесь меня
искать; я еще третьего дня обвенчалась с Валерьяном, и теперь мы едем в мое
именье, на которое прошу Вас выслать мне все бумаги, потому что я желаю сама
вступить в управление моим состоянием.
Остаюсь дочь Ваша Екатерина Ченцова".
- Нет врешь, ты не уйдешь от меня! Лошадей!! - закричал было Петр
Григорьич, но на том и смолк, потому что грохнулся со стула длинным телом
своим на пол. Прибежавшие на этот стук лакеи нашли барина мертвым.
Помимо отталкивающего впечатления всякого трупа, Петр Григорьич, в то
же утро положенный лакеями на стол в огромном танцевальном зале и уже одетый
в свой павловский мундир, лосиные штаны и вычищенные ботфорты, представлял
что-то необыкновенно мрачное и устрашающее: огромные ступни его ног,
начавшие окостеневать, перпендикулярно торчали; лицо Петра Григорьича не
похудело, но только почернело еще более и исказилось; из скривленного и
немного открытого в одной стороне рта сочилась белая пена; подстриженные усы
и короткие волосы на голове ощетинились; закрытые глаза ввалились; обе руки,
сжатые в кулаки, как бы говорили, что последнее земное чувство Крапчика было
гнев!
В голове и в ногах покойника стояли четыре огромные и толстые свечи в
серебряных подсвечниках, и светящееся через открытые окна заходящее солнце
слегка играло на них, равно как и на ботфортах. Причетник читал, или лучше
сказать, бормотал, глядя в развернутую перед ним на налое толстую книгу, и в
это же самое время слышались из соседних комнат шаги ходивших по дому
частного пристава, стряпчего, понятых, которые опечатывали все ящики в
столах, все комоды, шкапы и сундуки. Из знакомых Петра Григорьича ни в день
смерти его, ни на другой день, хотя слух о том облетел в какой-нибудь час
весь город, - никто не приехал поклониться его телу: Крапчика многие
у
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
I
Прошла осень, прошла зима, и наступила снова весна, а вместе с нею в
описываемой мною губернии совершились важные события: губернатор был удален
от должности, - впрочем, по прошению; сенаторская ревизия закончилась, и
сенатор - если не в одном экипаже, то совершенно одновременно - уехал с m-me
Клавской в Петербург, после чего прошел слух, что новым губернатором будет
назначен Крапчик, которому будто бы обещал это сенатор, действительно бывший
последнее время весьма благосклонен к Петру Григорьичу; но вышло совершенно
противное (Егор Егорыч недаром, видно, говорил, что граф Эдлерс - старая
остзейская лиса): губернатором, немедля же по возвращении сенатора в
Петербург, был определен не Петр Григорьич, а дальний родственник графа
Эдлерса, барон Висбах, действительный статский советник и тоже камергер.
Удар для самолюбия Крапчика был страшный, так что он перестал даже выезжать
в общество: ему стыдно было показаться кому бы то ни было из посторонних на
глаза; но гнев божий за все темные деяния Петра Григорьича этим еще не
иссяк, и в одно утро он получил письмо от Катрин, надписанное ее рукою и
запечатанное. Не понимая, что значит такая затеянная дочерью переписка,
когда она жила с ним в одном доме, Петр Григорьич не без испуга и торопливо
раскрыл письмо. Оно в самом деле оказалось роковым для него:
"Я от Вас бежала с Ченцовым, - писала Катрин, - не трудитесь меня
искать; я еще третьего дня обвенчалась с Валерьяном, и теперь мы едем в мое
именье, на которое прошу Вас выслать мне все бумаги, потому что я желаю сама
вступить в управление моим состоянием.
Остаюсь дочь Ваша Екатерина Ченцова".
- Нет врешь, ты не уйдешь от меня! Лошадей!! - закричал было Петр
Григорьич, но на том и смолк, потому что грохнулся со стула длинным телом
своим на пол. Прибежавшие на этот стук лакеи нашли барина мертвым.
Помимо отталкивающего впечатления всякого трупа, Петр Григорьич, в то
же утро положенный лакеями на стол в огромном танцевальном зале и уже одетый
в свой павловский мундир, лосиные штаны и вычищенные ботфорты, представлял
что-то необыкновенно мрачное и устрашающее: огромные ступни его ног,
начавшие окостеневать, перпендикулярно торчали; лицо Петра Григорьича не
похудело, но только почернело еще более и исказилось; из скривленного и
немного открытого в одной стороне рта сочилась белая пена; подстриженные усы
и короткие волосы на голове ощетинились; закрытые глаза ввалились; обе руки,
сжатые в кулаки, как бы говорили, что последнее земное чувство Крапчика было
гнев!
В голове и в ногах покойника стояли четыре огромные и толстые свечи в
серебряных подсвечниках, и светящееся через открытые окна заходящее солнце
слегка играло на них, равно как и на ботфортах. Причетник читал, или лучше
сказать, бормотал, глядя в развернутую перед ним на налое толстую книгу, и в
это же самое время слышались из соседних комнат шаги ходивших по дому
частного пристава, стряпчего, понятых, которые опечатывали все ящики в
столах, все комоды, шкапы и сундуки. Из знакомых Петра Григорьича ни в день
смерти его, ни на другой день, хотя слух о том облетел в какой-нибудь час
весь город, - никто не приехал поклониться его телу: Крапчика многие
у