ожет быть, это не понравится Егору Егорычу.
- Я не жалуюсь, здоров, - отвечал тот, прибодряясь. - А мы сейчас были
у юродивого одного! - присовокупил он затем, зная, что Пилецкий всегда
интересовался всеми так называемыми божиими людьми.
- У какого юродивого? - спросил Мартын Степаныч снова с вспыхнувшим
взором.
- Тут есть Андреюшка: тридцать лет он сидит по собственному хотению на
цепи, молится мысленно и, как рассказывают, пророчествует!
- Весьма возможно! - сказал протяжно Мартын Степаныч. - Дар пророчества
гораздо более распространен между людьми, чем это предполагают...
- Вы думаете? - перебил его Егор Егорыч.
- Убежден глубоко в том! - отвечал Пилецкий. - Возьмите вы одно: кроме
людей к богу близких, пророчествуют часто поэты, пророчествуют ученые и
великие философы, каков был, укажу прямо, Яков Бем{258}!.. Простой сапожник,
он прорек то, что и греческим философам не снилось!
- Да, он выше их взял! - подтвердил Егор Егорыч. - Но вы, перечисляя
лиц пророчествующих, забыли еще наших аскетов!
- Да, и аскетов, конечно, надо было упомянуть! - сказал Мартын
Степаныч.
- Аскетов ваших, Егор Егорыч, я прежде не признавал, - вмешался в
разговор Сверстов, - но теперь, повидав Андреюшку, которого тоже надобно
отнести к разряду аскетов, должен сказать, что, по-моему, он - или плут
великий, или представляет собою чудо.
- Чем собственно? - спросил Мартын Степаныч.
- Тем-с, что Андреюшка этот тридцать лет качается на проходящих у него
под мышками цепях, и на теле его нет ни малейшего знака от прикосновения
цепей.
Пилецкий при этом на несколько мгновений задумался.
- Может быть, он удостоился уже получить тело преображенное. Господь в
милости своей велик: он дарит этим излюбленных им людей.
- Да, но, чтобы достичь этого, все-таки нужен известный правильный
путь! - воскликнул Егор Егорыч.
- Непременно! - подтвердил Мартын Степаныч.
- И аскеты его имели в строгой, определенной форме умного делания!
Мартын Степаныч молчал.
- Вам знакомы эти формы? - спросил его Егор Егорыч.
- Отчасти, но только весьма поверхностно! - отвечал Мартын Степаныч.
- Хотите, я вам объясню подробно? - сказал Егор Егорыч.
- Это будет манной для моей души, - проговорил Мартын Степаныч.
- В таком случае, я начну прямо! - продолжал Егор Егорыч. - Я знаю, кто
вы, и вы знаете, кто я; мы, русские мартинисты, прежде всего мистики и с
французскими мартинистами сходствуем и различествуем: они беспрерывно вводят
мелкие политические интересы в свое учение, у нас - их нет! Сверх того, мы
имеем пример в наших аскетах и признаем всю благодетельную силу путей умного
делания!
- Позвольте, - возразил ему на это Мартын Степаныч, - я - давно,
конечно, это было - читал об умном делании на испанском языке, но,
опять-таки повторяю, подробности совершенно утратились у меня из головы.
- Подробности умного делания таковы! - перебил его Егор Егорыч. - Оно,
что и вы, вероятно, знаете, стремится вывести темный огонь жизни из света
внешнего мира в свет мира божественного. Но так как внешние вещи мира мы
познаем: первое, через внешний свет, в коем мы их видим; второе, через
звуки, которыми они с нами говорят, и через телесные движения, которые их с
нами соединяют, то для отвлечения всего этого необходимы мрак, тишина и
собственное безмол
- Я не жалуюсь, здоров, - отвечал тот, прибодряясь. - А мы сейчас были
у юродивого одного! - присовокупил он затем, зная, что Пилецкий всегда
интересовался всеми так называемыми божиими людьми.
- У какого юродивого? - спросил Мартын Степаныч снова с вспыхнувшим
взором.
- Тут есть Андреюшка: тридцать лет он сидит по собственному хотению на
цепи, молится мысленно и, как рассказывают, пророчествует!
- Весьма возможно! - сказал протяжно Мартын Степаныч. - Дар пророчества
гораздо более распространен между людьми, чем это предполагают...
- Вы думаете? - перебил его Егор Егорыч.
- Убежден глубоко в том! - отвечал Пилецкий. - Возьмите вы одно: кроме
людей к богу близких, пророчествуют часто поэты, пророчествуют ученые и
великие философы, каков был, укажу прямо, Яков Бем{258}!.. Простой сапожник,
он прорек то, что и греческим философам не снилось!
- Да, он выше их взял! - подтвердил Егор Егорыч. - Но вы, перечисляя
лиц пророчествующих, забыли еще наших аскетов!
- Да, и аскетов, конечно, надо было упомянуть! - сказал Мартын
Степаныч.
- Аскетов ваших, Егор Егорыч, я прежде не признавал, - вмешался в
разговор Сверстов, - но теперь, повидав Андреюшку, которого тоже надобно
отнести к разряду аскетов, должен сказать, что, по-моему, он - или плут
великий, или представляет собою чудо.
- Чем собственно? - спросил Мартын Степаныч.
- Тем-с, что Андреюшка этот тридцать лет качается на проходящих у него
под мышками цепях, и на теле его нет ни малейшего знака от прикосновения
цепей.
Пилецкий при этом на несколько мгновений задумался.
- Может быть, он удостоился уже получить тело преображенное. Господь в
милости своей велик: он дарит этим излюбленных им людей.
- Да, но, чтобы достичь этого, все-таки нужен известный правильный
путь! - воскликнул Егор Егорыч.
- Непременно! - подтвердил Мартын Степаныч.
- И аскеты его имели в строгой, определенной форме умного делания!
Мартын Степаныч молчал.
- Вам знакомы эти формы? - спросил его Егор Егорыч.
- Отчасти, но только весьма поверхностно! - отвечал Мартын Степаныч.
- Хотите, я вам объясню подробно? - сказал Егор Егорыч.
- Это будет манной для моей души, - проговорил Мартын Степаныч.
- В таком случае, я начну прямо! - продолжал Егор Егорыч. - Я знаю, кто
вы, и вы знаете, кто я; мы, русские мартинисты, прежде всего мистики и с
французскими мартинистами сходствуем и различествуем: они беспрерывно вводят
мелкие политические интересы в свое учение, у нас - их нет! Сверх того, мы
имеем пример в наших аскетах и признаем всю благодетельную силу путей умного
делания!
- Позвольте, - возразил ему на это Мартын Степаныч, - я - давно,
конечно, это было - читал об умном делании на испанском языке, но,
опять-таки повторяю, подробности совершенно утратились у меня из головы.
- Подробности умного делания таковы! - перебил его Егор Егорыч. - Оно,
что и вы, вероятно, знаете, стремится вывести темный огонь жизни из света
внешнего мира в свет мира божественного. Но так как внешние вещи мира мы
познаем: первое, через внешний свет, в коем мы их видим; второе, через
звуки, которыми они с нами говорят, и через телесные движения, которые их с
нами соединяют, то для отвлечения всего этого необходимы мрак, тишина и
собственное безмол