ни доктор не позволили встать на запятки, а посадили его с
собой. Впереди кареты, в откидной бричке, ехал Егор Егорыч с gnadige Frau.
Погода, несмотря на конец октября, была теплая, так что все скошенные луга
покрыты были паутиной, что, как известно, предвещало долгое в„дро. Почтовая
дорога, начавшаяся невдалеке от Кузьмищева, была недурна, благодаря тому
обстоятельству, что в конце сентября ревизующий сенатор объезжал уездные
города, а потому все земские силы были вызваны исправниками для улучшения
путей сообщения с неумолимою строгостью.
В продолжение всей дороги адмиральша блаженствовала: она беспрестанно
смотрела то в одно окно кареты, то в другое; при этом Сусанна и доктор глаз
с нее не спускали, а Антип Ильич сидел весь погруженный, должно быть, в
молитву.
Егор Егорыч между тем в своей бричке молчал; не заговаривала с ним и
gnadige Frau, понимая, какие великие минуты своей жизни переживал он теперь.
Маленький городок, куда ехали мои путники, стоял на судоходной реке и
имел довольно красивые окрестности: по реке его тихо шли небольшие барки; в
стороне виднелись сосновый бор и чье-то зеленеющее озимое поле. Внутри город
был довольно грязен: в нем всего только одна церковь высилась и белелась, да
белелись еще, пожалуй, каменные присутственные места; лавки же были хоть и
новые, но деревянные, и для приезжающих в городе не имелось никаких удобств,
кроме единственного постоялого двора с небольшим числом комнаток вроде
номеров и с огромным крытым двором для лошадей. Постоялый двор этот наши
путники заняли весь. Что касается до пищи, то сей отель тоже представлял
мало утешительного: в нем никогда ничего не готовилось. О пище, впрочем, из
моих приезжих никто не думал, и все намерены были ограничиться чаем, кофеем
и привезенною из Кузьмищева телятиной, за исключением однако доктора,
который, сообразив, что город стоит на довольно большой и, вероятно,
многорыбной реке, сейчас же отправился в соседний трактирчик, выпил там
рюмки три водочки и заказал себе селяночку из стерляди, которую и съел с
величайшим наслаждением.
Тем временем Егор Егорыч послал Антипа Ильича к Андреюшке узнать, можно
ли к нему идти, ибо юродивый не во всякое время и не всех к себе пускал.
Антип Ильич исполнил это поручение с великим удовольствием и, возвратясь от
Андреюшки, доложил с сияющим лицом:
- Можно-с, и сестрица ихняя, которая ходит за ними, приказала сказать
вам, что Андреюшка даже закричал: "Скорей бы шли, скорей!"
Услышав это, все, разумеется, поспешили исполнить приказание юродивого.
Адмиральшу повезли в бричке на одной лошади, причем она не без важности
объяснила шедшей около нее gnadige Frau:
- Я говорила, что Андреюшка будет! (то есть примет, хотела она
сказать). Я у него уж раз десять ехала (то есть бывала).
Маленький домишко Андреюшки стоял на самой окраине города; прошло
тридцать лет, как юродивый из него не выходил, сидя день и ночь на лавке и
держа даже себя прикованным на цепи. В молодости Андреюшка, по мастерству
своему, золотил иконостасы, и, как шла молва, все вызолоченные им иконостасы
до сих пор нисколько не полиняли и не потускнели. С двадцатилетнего возраста
Андреюшка, будучи грамотным, стал читать священное писание и на Апокалипсисе
как бы несколько тронулся: первоначально он перестал заниматься своим
мастерством, потом уединился совершенно
собой. Впереди кареты, в откидной бричке, ехал Егор Егорыч с gnadige Frau.
Погода, несмотря на конец октября, была теплая, так что все скошенные луга
покрыты были паутиной, что, как известно, предвещало долгое в„дро. Почтовая
дорога, начавшаяся невдалеке от Кузьмищева, была недурна, благодаря тому
обстоятельству, что в конце сентября ревизующий сенатор объезжал уездные
города, а потому все земские силы были вызваны исправниками для улучшения
путей сообщения с неумолимою строгостью.
В продолжение всей дороги адмиральша блаженствовала: она беспрестанно
смотрела то в одно окно кареты, то в другое; при этом Сусанна и доктор глаз
с нее не спускали, а Антип Ильич сидел весь погруженный, должно быть, в
молитву.
Егор Егорыч между тем в своей бричке молчал; не заговаривала с ним и
gnadige Frau, понимая, какие великие минуты своей жизни переживал он теперь.
Маленький городок, куда ехали мои путники, стоял на судоходной реке и
имел довольно красивые окрестности: по реке его тихо шли небольшие барки; в
стороне виднелись сосновый бор и чье-то зеленеющее озимое поле. Внутри город
был довольно грязен: в нем всего только одна церковь высилась и белелась, да
белелись еще, пожалуй, каменные присутственные места; лавки же были хоть и
новые, но деревянные, и для приезжающих в городе не имелось никаких удобств,
кроме единственного постоялого двора с небольшим числом комнаток вроде
номеров и с огромным крытым двором для лошадей. Постоялый двор этот наши
путники заняли весь. Что касается до пищи, то сей отель тоже представлял
мало утешительного: в нем никогда ничего не готовилось. О пище, впрочем, из
моих приезжих никто не думал, и все намерены были ограничиться чаем, кофеем
и привезенною из Кузьмищева телятиной, за исключением однако доктора,
который, сообразив, что город стоит на довольно большой и, вероятно,
многорыбной реке, сейчас же отправился в соседний трактирчик, выпил там
рюмки три водочки и заказал себе селяночку из стерляди, которую и съел с
величайшим наслаждением.
Тем временем Егор Егорыч послал Антипа Ильича к Андреюшке узнать, можно
ли к нему идти, ибо юродивый не во всякое время и не всех к себе пускал.
Антип Ильич исполнил это поручение с великим удовольствием и, возвратясь от
Андреюшки, доложил с сияющим лицом:
- Можно-с, и сестрица ихняя, которая ходит за ними, приказала сказать
вам, что Андреюшка даже закричал: "Скорей бы шли, скорей!"
Услышав это, все, разумеется, поспешили исполнить приказание юродивого.
Адмиральшу повезли в бричке на одной лошади, причем она не без важности
объяснила шедшей около нее gnadige Frau:
- Я говорила, что Андреюшка будет! (то есть примет, хотела она
сказать). Я у него уж раз десять ехала (то есть бывала).
Маленький домишко Андреюшки стоял на самой окраине города; прошло
тридцать лет, как юродивый из него не выходил, сидя день и ночь на лавке и
держа даже себя прикованным на цепи. В молодости Андреюшка, по мастерству
своему, золотил иконостасы, и, как шла молва, все вызолоченные им иконостасы
до сих пор нисколько не полиняли и не потускнели. С двадцатилетнего возраста
Андреюшка, будучи грамотным, стал читать священное писание и на Апокалипсисе
как бы несколько тронулся: первоначально он перестал заниматься своим
мастерством, потом уединился совершенно