и в конце концов сам сел на цепь.
Слух об его подвижничестве очень быстро распространился, и к нему отовсюду
стали приходить за благословением. Бери Андреюшка деньгами, к нему бы
стеклись богатства великие, но он этого не делал, а принимал подаяния только
калачиками, которыми питался и которых у него хватало для него самого и для
всех родных. Сверх того, ходившая за ним родная сестра много продавала этих
калачей.
В довольно большую комнату Андреюшки первая введена была Антипом
Ильичом адмиральша, а за нею вошли Сусанна и Егор Егорыч, а также gnadige
Frau и Сверстов. Андреюшке было лет около шестидесяти: испитой до худобы
скелета, с курчавой, всклоченной седой головой и торчащей во все стороны
бородою, он имел на себе белую, чистую рубаху и полосатые порты, но был
босиком и, держа ноги сложенными под себя, постоянно легонько покачивался на
цепи. Вся комната его была пропитана ладаном, которым Андреюшка раз по
десяти на день заставлял сестру курить.
Едва только вошли к Андреюшке его посетители, он, не взглянув даже на
них, запел: "Со святыми упокой! Со святыми упокой!"
Сусанна затрепетала: ей помстилось, что Андреюшка этим пророчит смерть
ей, или, - что еще хуже, - смерть старухи-адмиральши, но сия своим чутким
материнским сердцем догадалась.
- Это он о Людмиле поет, - поведала она gnadige Frau.
- Андреюшка, - обратилась она потом к юродивому, - я повезла к тебе,
друг мой, дочь... Она за Егорыча выходит... Будет ли ей счи... счи?..
Юлия Матвеевна, конечно, хотела сказать: "будет ли ей счастье", и
вместо "друг мой" - "другую мою дочь", вместо "Егорыча" - "Егора Егорыча",
но у нее не выходило этого.
Андреюшка на эти слова адмиральши как-то ухарски запел: "Исайя, ликуй!
Исайя, ликуй!" - потрясая при этом то в одну сторону, то в другую головой, и
долго еще затем продолжал на весьма веселый напев: "Исайя, ликуй! Исайя,
ликуй!"
- Давно таким радостным не был... благословляет, значит! - отозвалась
стоявшая несколько в стороне сестра Андреюшки, младшая ему, но похожая на
него, и по званию своему девица.
Gnadige Frau больше всего поразили глаза Андреюшки - ясные, голубые, не
имеющие в себе ни малейшего оттенка помешательства, напротив, очень умные и
как бы в душу вам проникающие; а доктор глядел все на цепь; ему очень
хотелось посмотреть под мышки Андреюшке, чтобы удостовериться, существуют ли
на них если не раны, то, по крайней мере, мозоли от тридцатилетнего
прикосновения к ним постороннего твердого тела. Андреюшка между тем так же
весело, но уже другое пел: "Елицы во Христа крестистеся, во Христа
облекостеся!" Далее он заметно утомился.
- Устал, батюшка, голубчик мой! - сказала ему сестра.
Андреюшка однако ничего на это не ответил, но зато Егор Егорыч спросил
ее:
- Может быть, нам пора?
- Пора!.. - шепнула ему та.
Сверстову, к его удовольствию, удалось наконец, когда он зашел сбоку к
Андреюшке, через расстегнутую рубаху того заглянуть под мышки юродивому,
причем он не увидел ни малейшего пятнышка.
"Вот это чудо настоящее!" - подумал Сверстов про себя.
Адмиральша же, когда gnadige Frau, по знаку Егора Егорыча, сказала ей,
что надо уходить, произнесла знаменательно:
- Он благословит... Андреюшка, благослови!
Андреюшка закачал отрицательно головой.
- Ему благочинным здешним года с три как запре
Слух об его подвижничестве очень быстро распространился, и к нему отовсюду
стали приходить за благословением. Бери Андреюшка деньгами, к нему бы
стеклись богатства великие, но он этого не делал, а принимал подаяния только
калачиками, которыми питался и которых у него хватало для него самого и для
всех родных. Сверх того, ходившая за ним родная сестра много продавала этих
калачей.
В довольно большую комнату Андреюшки первая введена была Антипом
Ильичом адмиральша, а за нею вошли Сусанна и Егор Егорыч, а также gnadige
Frau и Сверстов. Андреюшке было лет около шестидесяти: испитой до худобы
скелета, с курчавой, всклоченной седой головой и торчащей во все стороны
бородою, он имел на себе белую, чистую рубаху и полосатые порты, но был
босиком и, держа ноги сложенными под себя, постоянно легонько покачивался на
цепи. Вся комната его была пропитана ладаном, которым Андреюшка раз по
десяти на день заставлял сестру курить.
Едва только вошли к Андреюшке его посетители, он, не взглянув даже на
них, запел: "Со святыми упокой! Со святыми упокой!"
Сусанна затрепетала: ей помстилось, что Андреюшка этим пророчит смерть
ей, или, - что еще хуже, - смерть старухи-адмиральши, но сия своим чутким
материнским сердцем догадалась.
- Это он о Людмиле поет, - поведала она gnadige Frau.
- Андреюшка, - обратилась она потом к юродивому, - я повезла к тебе,
друг мой, дочь... Она за Егорыча выходит... Будет ли ей счи... счи?..
Юлия Матвеевна, конечно, хотела сказать: "будет ли ей счастье", и
вместо "друг мой" - "другую мою дочь", вместо "Егорыча" - "Егора Егорыча",
но у нее не выходило этого.
Андреюшка на эти слова адмиральши как-то ухарски запел: "Исайя, ликуй!
Исайя, ликуй!" - потрясая при этом то в одну сторону, то в другую головой, и
долго еще затем продолжал на весьма веселый напев: "Исайя, ликуй! Исайя,
ликуй!"
- Давно таким радостным не был... благословляет, значит! - отозвалась
стоявшая несколько в стороне сестра Андреюшки, младшая ему, но похожая на
него, и по званию своему девица.
Gnadige Frau больше всего поразили глаза Андреюшки - ясные, голубые, не
имеющие в себе ни малейшего оттенка помешательства, напротив, очень умные и
как бы в душу вам проникающие; а доктор глядел все на цепь; ему очень
хотелось посмотреть под мышки Андреюшке, чтобы удостовериться, существуют ли
на них если не раны, то, по крайней мере, мозоли от тридцатилетнего
прикосновения к ним постороннего твердого тела. Андреюшка между тем так же
весело, но уже другое пел: "Елицы во Христа крестистеся, во Христа
облекостеся!" Далее он заметно утомился.
- Устал, батюшка, голубчик мой! - сказала ему сестра.
Андреюшка однако ничего на это не ответил, но зато Егор Егорыч спросил
ее:
- Может быть, нам пора?
- Пора!.. - шепнула ему та.
Сверстову, к его удовольствию, удалось наконец, когда он зашел сбоку к
Андреюшке, через расстегнутую рубаху того заглянуть под мышки юродивому,
причем он не увидел ни малейшего пятнышка.
"Вот это чудо настоящее!" - подумал Сверстов про себя.
Адмиральша же, когда gnadige Frau, по знаку Егора Егорыча, сказала ей,
что надо уходить, произнесла знаменательно:
- Он благословит... Андреюшка, благослови!
Андреюшка закачал отрицательно головой.
- Ему благочинным здешним года с три как запре