вздохи говорили, что у него невесело на
душе; по-видимому, его более всего возмущал часто раздававшийся громкий смех
Ченцова, так как каждый раз Марфина при этом даже подергивало. Наконец
Ченцов вдруг перестал зубоскалить и прошептал Людмиле серьезным тоном:
- Завтра maman ваша уедет в монастырь на панихиду?
- Да, - отвечала она.
- А сестры ваши тоже?
- Да.
- Но вы?
- Я дома останусь!
- Можно приехать к вам?
- Можно! - Это слово Людмила чуть-чуть уж проговорила.
С самого начала мазурки все почти маменьки, за исключением разве
отъявленных картежниц, высыпали в залу наблюдать за своими дочками. Все они,
по собственному опыту, знали, что мазурка - самый опасный танец, потому что
во время ее чувства молодежи по преимуществу разгораются и высказываются.
Наша адмиральша, сидевшая до этого в большой гостиной и слегка там, на
основании своего чина, тонировавшая, тоже выплыла вместе с другими матерями
и начала внимательно всматриваться своими близорукими глазами в танцующих,
чтобы отыскать посреди их своих красоточек, но тщетно; ее досадные глаза,
сколько она их ни щурила, кроме каких-то неопределенных движущихся фигур,
ничего ей не представляли: физическая близорукость Юлии Матвеевны почти
превосходила ее умственную непредусмотрительность.
- Где Людмила танцует? - спросила она, не надеясь на собственные
усилия, усевшуюся рядом с ней даму, вся и все, должно быть, хорошо видевшую.
- Вон она!.. Вон с Ченцовым танцует! - объяснила ей та.
- Вижу, вижу!.. - солгала ничего не рассмотревшая адмиральша. - А
Сусанна?.. - расспрашивала она соседку.
- Да я, мамаша, здесь, около вас!.. - отозвалась неожиданно Сусанна, на
всех, впрочем, балах старавшаяся стать поближе к матери, чтобы не заставлять
ту беспокоиться.
- Ну, вот где ты!.. - говорила адмиральша, совершенно не понимавшая,
почему так случалось, что Сусанна всегда была вблизи ее. - А Муза где?
- Муза с Лябьевым танцует, - ответила Сусанна.
Старуха с удовольствием мотнула головой. Лябьев был молодой человек,
часто игравший с Музою на фортепьянах в четыре руки.
Мазурка затянулась часов до четырех, так что хозяин, севший после
губернатора играть в пикет с сенаторским правителем дел и сыгравший с ним
несколько королей, нашел наконец нужным выйти в залу и, махнув музыкантам,
чтобы они перестали играть, пригласил гостей к давно уже накрытому ужину в
столовой, гостиной и кабинете. Все потянулись на его зов, и Катрин почти
насильно посадила рядом с собой Ченцова; но он с ней больше не любезничал и
вместо того весьма часто переглядывался с Людмилой, сидевшей тоже рядом со
своим обожателем - Марфиным, который в продолжение всего ужина топорщился,
надувался и собирался что-то такое говорить, но, кроме самых пустых и
малозначащих фраз, ничего не сказал.
После ужина все стали разъезжаться. Ченцов пошел было за Марфиным.
- Дядя, вы у Архипова в гостинице остановились? - крикнул он ему.
- У Архипова, - отвечал тот неохотно.
- Довезите меня!.. Я там же стою, - у меня нет извозчика, - продолжал
Ченцов.
- Негде мне!.. Я на одиночке!.. Сани у меня узкие! - пробормотал Марфин
и поспешил уйти: он очень сердит был на племянника за бесцеремонный и
тривиальный тон, который позволял себе тот в обращении с Людмилой.
Ченцов стал оглядывать переднюю, чтобы увидеть ко
душе; по-видимому, его более всего возмущал часто раздававшийся громкий смех
Ченцова, так как каждый раз Марфина при этом даже подергивало. Наконец
Ченцов вдруг перестал зубоскалить и прошептал Людмиле серьезным тоном:
- Завтра maman ваша уедет в монастырь на панихиду?
- Да, - отвечала она.
- А сестры ваши тоже?
- Да.
- Но вы?
- Я дома останусь!
- Можно приехать к вам?
- Можно! - Это слово Людмила чуть-чуть уж проговорила.
С самого начала мазурки все почти маменьки, за исключением разве
отъявленных картежниц, высыпали в залу наблюдать за своими дочками. Все они,
по собственному опыту, знали, что мазурка - самый опасный танец, потому что
во время ее чувства молодежи по преимуществу разгораются и высказываются.
Наша адмиральша, сидевшая до этого в большой гостиной и слегка там, на
основании своего чина, тонировавшая, тоже выплыла вместе с другими матерями
и начала внимательно всматриваться своими близорукими глазами в танцующих,
чтобы отыскать посреди их своих красоточек, но тщетно; ее досадные глаза,
сколько она их ни щурила, кроме каких-то неопределенных движущихся фигур,
ничего ей не представляли: физическая близорукость Юлии Матвеевны почти
превосходила ее умственную непредусмотрительность.
- Где Людмила танцует? - спросила она, не надеясь на собственные
усилия, усевшуюся рядом с ней даму, вся и все, должно быть, хорошо видевшую.
- Вон она!.. Вон с Ченцовым танцует! - объяснила ей та.
- Вижу, вижу!.. - солгала ничего не рассмотревшая адмиральша. - А
Сусанна?.. - расспрашивала она соседку.
- Да я, мамаша, здесь, около вас!.. - отозвалась неожиданно Сусанна, на
всех, впрочем, балах старавшаяся стать поближе к матери, чтобы не заставлять
ту беспокоиться.
- Ну, вот где ты!.. - говорила адмиральша, совершенно не понимавшая,
почему так случалось, что Сусанна всегда была вблизи ее. - А Муза где?
- Муза с Лябьевым танцует, - ответила Сусанна.
Старуха с удовольствием мотнула головой. Лябьев был молодой человек,
часто игравший с Музою на фортепьянах в четыре руки.
Мазурка затянулась часов до четырех, так что хозяин, севший после
губернатора играть в пикет с сенаторским правителем дел и сыгравший с ним
несколько королей, нашел наконец нужным выйти в залу и, махнув музыкантам,
чтобы они перестали играть, пригласил гостей к давно уже накрытому ужину в
столовой, гостиной и кабинете. Все потянулись на его зов, и Катрин почти
насильно посадила рядом с собой Ченцова; но он с ней больше не любезничал и
вместо того весьма часто переглядывался с Людмилой, сидевшей тоже рядом со
своим обожателем - Марфиным, который в продолжение всего ужина топорщился,
надувался и собирался что-то такое говорить, но, кроме самых пустых и
малозначащих фраз, ничего не сказал.
После ужина все стали разъезжаться. Ченцов пошел было за Марфиным.
- Дядя, вы у Архипова в гостинице остановились? - крикнул он ему.
- У Архипова, - отвечал тот неохотно.
- Довезите меня!.. Я там же стою, - у меня нет извозчика, - продолжал
Ченцов.
- Негде мне!.. Я на одиночке!.. Сани у меня узкие! - пробормотал Марфин
и поспешил уйти: он очень сердит был на племянника за бесцеремонный и
тривиальный тон, который позволял себе тот в обращении с Людмилой.
Ченцов стал оглядывать переднюю, чтобы увидеть ко