дите это? - спросила с вспыхнувшим от удовольствия взором
Катрин.
- Нахожу, и главное: с чувством, с душой, как говорится...
Катрин несколько стыдливо потупила глаза.
- А знаете ли вы этот романс, - продолжал Ченцов, видимо, решившийся
окончательно отуманить свою даму, - как его?..
Она безгрешных сновидений
Тебе на ложе не пошлет
И для небес, как добрый гений.
Твоей души не сбережет!
Вглядись в пронзительные очи -
Не небом светятся они!..
В них есть неправедные ночи,
В них есть мучительные сны!
Цель была достигнута: Катрин все это стихотворение от первого до
последнего слова приняла на свой счет и даже выражения: "неправедные ночи" и
"мучительные сны". Радость ее при этом была так велика, что она не в
состоянии была даже скрыть того и, обернувшись к Ченцову, проговорила:
- Отчего вы никогда не приедете к нам обедать?.. На целый бы день?.. Я
бы вам, если хотите, спела.
- Но я боюсь, что ваш батюшка обыграет меня в карты! - объяснил Ченцов.
- О, я не позволю даже ему сесть за карты!.. - воскликнула Катрин. -
Приедете?
- Приеду! - отвечал Ченцов.
Марфин и Людмила тоже начали свой разговор с Юлии Матвеевны, но только
совершенно в ином роде.
- Мать ваша, - заговорил он, - меня серьезно начинает беспокоить: она
стареется и разрушается с каждым часом.
- Ах, да! - подхватила Людмила. - С ней все истерики... Сегодня два
раза за доктором посылали... Так это скучно, ей-богу!
Марфин нахмурился.
- Не ропщите!.. Всякая хорошая женщина прежде всего не должна быть
дурной дочерью! - проговорил он своей скороговоркой.
- Но неужели же я дурная дочь? - произнесла чувствительным голосом
Людмила.
- Нет! - успокоил ее Марфин. - И я сказал это к тому, что если хоть
малейшее зернышко есть чего-нибудь подобного в вашей душе, то надобно
поспешить его выкинуть, а то оно произрастет и, пожалуй, даст плоды.
Людмила, кажется, и не расслушала Марфина, потому что в это время как
бы с некоторым недоумением глядела на Ченцова и на Катрин, и чем оживленнее
промеж них шла беседа, тем недоумение это увеличивалось в ней. Марфин, между
тем, будучи весь охвачен и ослеплен сияющей, как всегда ему это казалось,
красотой Людмилы, продолжал свое:
- Ваше сердце так еще чисто, как tabula rasa*, и вы можете писать на
нем вашей волей все, что захотите!.. У каждого человека три предмета,
достойные любви: бог, ближний и он сам! Для бога он должен иметь сердце
благоговейное; для ближнего - сердце нежной матери; для самого себя - сердце
строгого судьи!
______________
* чистая доска (лат.).
Людмила при словах Егора Егорыча касательно совершенной чистоты ее
сердца потупилась, как будто бы втайне она сознавала, что там не совсем было
без пятнышка...
- В молодом возрасте, - толковал Марфин далее, - когда еще не налегли
на нашу душу слои предрассудочных понятий, порочных привычек, ожесточения
или упадка духа от неудач в жизни, - каждому легко наблюдать свой
темперамент!
- А я вот до сих пор не знаю моего темперамента, - перебила его
Людмила.
- Зато другие, кто внимательно за вами наблюдал, знают его и почти
безошибочно могут сказать, в чем состоят его главные наклонности! - возразил
е
Катрин.
- Нахожу, и главное: с чувством, с душой, как говорится...
Катрин несколько стыдливо потупила глаза.
- А знаете ли вы этот романс, - продолжал Ченцов, видимо, решившийся
окончательно отуманить свою даму, - как его?..
Она безгрешных сновидений
Тебе на ложе не пошлет
И для небес, как добрый гений.
Твоей души не сбережет!
Вглядись в пронзительные очи -
Не небом светятся они!..
В них есть неправедные ночи,
В них есть мучительные сны!
Цель была достигнута: Катрин все это стихотворение от первого до
последнего слова приняла на свой счет и даже выражения: "неправедные ночи" и
"мучительные сны". Радость ее при этом была так велика, что она не в
состоянии была даже скрыть того и, обернувшись к Ченцову, проговорила:
- Отчего вы никогда не приедете к нам обедать?.. На целый бы день?.. Я
бы вам, если хотите, спела.
- Но я боюсь, что ваш батюшка обыграет меня в карты! - объяснил Ченцов.
- О, я не позволю даже ему сесть за карты!.. - воскликнула Катрин. -
Приедете?
- Приеду! - отвечал Ченцов.
Марфин и Людмила тоже начали свой разговор с Юлии Матвеевны, но только
совершенно в ином роде.
- Мать ваша, - заговорил он, - меня серьезно начинает беспокоить: она
стареется и разрушается с каждым часом.
- Ах, да! - подхватила Людмила. - С ней все истерики... Сегодня два
раза за доктором посылали... Так это скучно, ей-богу!
Марфин нахмурился.
- Не ропщите!.. Всякая хорошая женщина прежде всего не должна быть
дурной дочерью! - проговорил он своей скороговоркой.
- Но неужели же я дурная дочь? - произнесла чувствительным голосом
Людмила.
- Нет! - успокоил ее Марфин. - И я сказал это к тому, что если хоть
малейшее зернышко есть чего-нибудь подобного в вашей душе, то надобно
поспешить его выкинуть, а то оно произрастет и, пожалуй, даст плоды.
Людмила, кажется, и не расслушала Марфина, потому что в это время как
бы с некоторым недоумением глядела на Ченцова и на Катрин, и чем оживленнее
промеж них шла беседа, тем недоумение это увеличивалось в ней. Марфин, между
тем, будучи весь охвачен и ослеплен сияющей, как всегда ему это казалось,
красотой Людмилы, продолжал свое:
- Ваше сердце так еще чисто, как tabula rasa*, и вы можете писать на
нем вашей волей все, что захотите!.. У каждого человека три предмета,
достойные любви: бог, ближний и он сам! Для бога он должен иметь сердце
благоговейное; для ближнего - сердце нежной матери; для самого себя - сердце
строгого судьи!
______________
* чистая доска (лат.).
Людмила при словах Егора Егорыча касательно совершенной чистоты ее
сердца потупилась, как будто бы втайне она сознавала, что там не совсем было
без пятнышка...
- В молодом возрасте, - толковал Марфин далее, - когда еще не налегли
на нашу душу слои предрассудочных понятий, порочных привычек, ожесточения
или упадка духа от неудач в жизни, - каждому легко наблюдать свой
темперамент!
- А я вот до сих пор не знаю моего темперамента, - перебила его
Людмила.
- Зато другие, кто внимательно за вами наблюдал, знают его и почти
безошибочно могут сказать, в чем состоят его главные наклонности! - возразил
е