й Марфин.
- В чем же они состоят? Скажите!.. Я знаю, что вы наблюдали за мной!..
- произнесла не без некоторого кокетства Людмила.
Марфин потер себе лоб.
- У вас, - начал он после короткого молчания, - наипаче всего развита
фантазия; вы гораздо более способны прозревать и творить в области духа, чем
в области видимого мира; вы не склонны ни к домовитости, ни к хозяйству, ни
к рукодельям.
- Ах, я ничего этого не умею, ничего! - призналась Людмила.
Марфин самодовольно улыбнулся и, гордо приосанившись, проговорил:
- Угадал поэтому я, но не печальтесь о том... Припомните слова
спасителя: "Мария же благую часть избра, яже не отымется от нея".
То, что он был хоть и совершенно идеально, но при всем том почти
безумно влюблен в Людмилу, догадывались все, не выключая и
старухи-адмиральши. Людмила тоже ведала о страсти к ней Марфина, хотя он
никогда ни одним звуком не намекнул ей об этом. Но зато Ченцов по этому
поводу беспрестанно подтрунивал над ней и доводил ее иногда чуть не до слез.
Видя в настоящую минуту, что он уж чересчур любезничает с Катрин Крапчик,
Людмила, кажется, назло ему, решилась сама быть более обыкновенного любезною
с Марфиным.
- А скажите, что вот это такое? - заговорила она с ним ласковым
голосом. - Я иногда, когда смотрюсь в зеркало, вдруг точно не узнаю себя и
спрашиваю: кто же это там, - я или не я? И так мне сделается страшно, что я
убегу от зеркала и целый день уж больше не загляну в него.
Марфин приподнял кверху свои голубые глаза.
- Это означает, - начал он докторальным тоном, - что в эти минуты душа
ваша отделяется от вашего тела и, если можно так выразиться, наблюдает его
издали и спрашивает самое себя: что это такое?
- Но как же я не умираю, когда меня душа оставляет? - сделала весьма
разумный вопрос Людмила.
Марфин, однако, имел уже готовый ответ на него.
- В человеке, кроме души, - объяснил он, - существует еще агент,
называемый "Архей" - сила жизни, и вот вы этой жизненной силой и продолжаете
жить, пока к вам не возвратится душа... На это есть очень прямое указание в
нашей русской поговорке: "души она - положим, мать, сестра, жена, невеста -
не слышит по нем"... Значит, вся ее душа с ним, а между тем эта мать или
жена живет физическою жизнию, - то есть этим Археем.
- Вот что, - понимаю! - произнесла Людмила и затем мельком взглянула на
Ченцова, словно бы душа ее была с ним, а не с Марфиным, который ничего этого
не подметил и хотел было снова заговорить: он никому так много не высказывал
своих мистических взглядов и мыслей, как сей прелестной, но далеко не
глубоко-мыслящей девушке, и явно, что более, чем кого-либо, желал посвятить
ее в таинства герметической философии.
Кадриль, однако, кончилась, и за ней скоро последовала мазурка, которую
Ченцов танцевал с Людмилой и, как лучший мазурист, стоял с ней в первой
паре. Остроумно придумывая разные фигуры, он вместе с тем сейчас же принялся
зубоскалить над Марфиным и его восторженным обожанием Людмилы, на что она не
без досады возражала: "Ну, да, влюблена, умираю от любви к нему!" - и в то
же время взглядывала и на стоявшего у дверей Марфина, который, опершись на
косяк, со сложенными, как Наполеон, накрест руками, и подняв, по своей
манере, глаза вверх, весь был погружен в какое-то созерцательное состояние;
вылетавшие по временам из груди его
- В чем же они состоят? Скажите!.. Я знаю, что вы наблюдали за мной!..
- произнесла не без некоторого кокетства Людмила.
Марфин потер себе лоб.
- У вас, - начал он после короткого молчания, - наипаче всего развита
фантазия; вы гораздо более способны прозревать и творить в области духа, чем
в области видимого мира; вы не склонны ни к домовитости, ни к хозяйству, ни
к рукодельям.
- Ах, я ничего этого не умею, ничего! - призналась Людмила.
Марфин самодовольно улыбнулся и, гордо приосанившись, проговорил:
- Угадал поэтому я, но не печальтесь о том... Припомните слова
спасителя: "Мария же благую часть избра, яже не отымется от нея".
То, что он был хоть и совершенно идеально, но при всем том почти
безумно влюблен в Людмилу, догадывались все, не выключая и
старухи-адмиральши. Людмила тоже ведала о страсти к ней Марфина, хотя он
никогда ни одним звуком не намекнул ей об этом. Но зато Ченцов по этому
поводу беспрестанно подтрунивал над ней и доводил ее иногда чуть не до слез.
Видя в настоящую минуту, что он уж чересчур любезничает с Катрин Крапчик,
Людмила, кажется, назло ему, решилась сама быть более обыкновенного любезною
с Марфиным.
- А скажите, что вот это такое? - заговорила она с ним ласковым
голосом. - Я иногда, когда смотрюсь в зеркало, вдруг точно не узнаю себя и
спрашиваю: кто же это там, - я или не я? И так мне сделается страшно, что я
убегу от зеркала и целый день уж больше не загляну в него.
Марфин приподнял кверху свои голубые глаза.
- Это означает, - начал он докторальным тоном, - что в эти минуты душа
ваша отделяется от вашего тела и, если можно так выразиться, наблюдает его
издали и спрашивает самое себя: что это такое?
- Но как же я не умираю, когда меня душа оставляет? - сделала весьма
разумный вопрос Людмила.
Марфин, однако, имел уже готовый ответ на него.
- В человеке, кроме души, - объяснил он, - существует еще агент,
называемый "Архей" - сила жизни, и вот вы этой жизненной силой и продолжаете
жить, пока к вам не возвратится душа... На это есть очень прямое указание в
нашей русской поговорке: "души она - положим, мать, сестра, жена, невеста -
не слышит по нем"... Значит, вся ее душа с ним, а между тем эта мать или
жена живет физическою жизнию, - то есть этим Археем.
- Вот что, - понимаю! - произнесла Людмила и затем мельком взглянула на
Ченцова, словно бы душа ее была с ним, а не с Марфиным, который ничего этого
не подметил и хотел было снова заговорить: он никому так много не высказывал
своих мистических взглядов и мыслей, как сей прелестной, но далеко не
глубоко-мыслящей девушке, и явно, что более, чем кого-либо, желал посвятить
ее в таинства герметической философии.
Кадриль, однако, кончилась, и за ней скоро последовала мазурка, которую
Ченцов танцевал с Людмилой и, как лучший мазурист, стоял с ней в первой
паре. Остроумно придумывая разные фигуры, он вместе с тем сейчас же принялся
зубоскалить над Марфиным и его восторженным обожанием Людмилы, на что она не
без досады возражала: "Ну, да, влюблена, умираю от любви к нему!" - и в то
же время взглядывала и на стоявшего у дверей Марфина, который, опершись на
косяк, со сложенными, как Наполеон, накрест руками, и подняв, по своей
манере, глаза вверх, весь был погружен в какое-то созерцательное состояние;
вылетавшие по временам из груди его