доровье беречь надо. Вы же не просто-с моста. Легавый буду! И
здоровье ваше-народное, товарищ Очаев.
- Было народное, - подыграл ему артист, переходя на феню, - пока меня
не кинули через каргалыгу на 58-ю, скользкую, как у последнего порчака...
Федор оценил слова артиста поощрительной улыбкой и сказал, махнув
тонкой ладонью:
- Обойдется... О! Вдруг откуда ни возьмись, появилось нечто! - Опенкин
указал пальцем на Упорова. - Ты-то как притусовался к приличным людям?!
Говорили-тебя грохнули. Получается-вторую жизнь живешь. Ну, ёра!
Зэк скакнул на нары и блаженно вытянулся рядом с Вадимом. Он прежде
осмотрелся и спросил шепотом, когда о нем уже забыли:
- Где вас повязали?
- В Таежном, - так же тихо ответил Упоров. - Денис решил взять кассу и
уходить через Серафима.
- Взяли? - интерес был неподдельным, с легким огоньком в прищуренном
глазе.
- Взяли. Мы-кассу, нас-менты. Дениса кончали на месте.
- Чалдона тоже шмальнулп. Он грабки вскинул, а ему пуля-в лоб.
Погорячился мусор. Пельмень не жилец. За Стадника ты ничего не знаешь.
Понял?
Тех двух, из опергруппы, взял на себя Шура. Ты чистый.
Скажешь-к хвосту привязали. За рыжье помалкивай,.
не было рыжья! - Федор задумался и с неудовольствием произнес: - У
ментов было бессудное право тебя кончать. Помиловали. Ты имя живой нужон...
- А вам?! - спросил вспотевший от возмущения Упоров.
- Кто-то вломил с опозданием, - Опеикин не ответил, продолжая
разговаривать сам с собой, все было сделано умышленно. - Это не вор, или
вор, но недопущенный... Короче, Вадим, сходка не хотела оставлять
свидетелей. За тебя поручился Львов, НУ, а я само собой...
- Дьяк?! - Упоров даже приподнялся, превозмогая боль, и поглядел в
глаза Федора.
- Никанор Евстафьевич воздержались. Больным сказался Никанор
Евстафьевич. Ты его не СУДИ. Валз жизнями платить, ему еще и именем, а оно
в воровской России-,, сам знаешь.
- Скажи прямо, Федор: убрать решили?
- Не решили... - три глубокие морщины, одна-на лбу, две-у кончиков губ,
разделили его лицо на самостоятельные части. Федор переживал: - Львов
сказал:
"Дурное дело не хитро. Нож, как крот, слепой, а человек нам пользу
принес". Он от своего не ОТСТУПИТСЯ, и я, само собой...
- Псы вы! Бешеные псы!
- Тише! Вадим, тише! - Опенкин огляделся по сторонам. - Прокурор может
для тебя вышку попросить.
Колоться все одно не надо, и сам знаешь, почему...
Понял?
Бледный, обессиленный внезапной вспышкой ярости, Упоров глянул на него
с внимательным презрением:
- Ты как думаешь? Ты же меня знаешь!
- Я жду ответа, Вадим.
- Пусть воры знают-не продам. Не глупее вас.
А кто посылал ко мне вон того цыгана? Он сказалДьяк.
- Ты что ему ответил?
- Послал подальше.
- Все правильно. Всех-подальше! С цыганом разберемся. Могли и менты
кндняк сделать, юг и сам Никанор Евстафьевич...
- Успокой его, Федя. Он из-за этой кассы готов кого угодно сожрать.
В эти минуты зэк презирал себя, как можно презирать постороннего
человека, совершающего поступок, который осуждает его собственная совесть,
н понимал:
другой путь-это смерть, столь же неизбежная, сколь и неожиданная.
- Возьми, - Опенкин сунул в карман его телогрейки сверток с едой. -
Тебя уже дергали?
- Нет. Передай сходке-Серафим кончал Кафтана и тех, кто был с ним. Он -
мерзость!
- Серафим? У них нечем было платить. Якут за просто так не рискует. Да
и Кафтан... только хилял вором. На самом
здоровье ваше-народное, товарищ Очаев.
- Было народное, - подыграл ему артист, переходя на феню, - пока меня
не кинули через каргалыгу на 58-ю, скользкую, как у последнего порчака...
Федор оценил слова артиста поощрительной улыбкой и сказал, махнув
тонкой ладонью:
- Обойдется... О! Вдруг откуда ни возьмись, появилось нечто! - Опенкин
указал пальцем на Упорова. - Ты-то как притусовался к приличным людям?!
Говорили-тебя грохнули. Получается-вторую жизнь живешь. Ну, ёра!
Зэк скакнул на нары и блаженно вытянулся рядом с Вадимом. Он прежде
осмотрелся и спросил шепотом, когда о нем уже забыли:
- Где вас повязали?
- В Таежном, - так же тихо ответил Упоров. - Денис решил взять кассу и
уходить через Серафима.
- Взяли? - интерес был неподдельным, с легким огоньком в прищуренном
глазе.
- Взяли. Мы-кассу, нас-менты. Дениса кончали на месте.
- Чалдона тоже шмальнулп. Он грабки вскинул, а ему пуля-в лоб.
Погорячился мусор. Пельмень не жилец. За Стадника ты ничего не знаешь.
Понял?
Тех двух, из опергруппы, взял на себя Шура. Ты чистый.
Скажешь-к хвосту привязали. За рыжье помалкивай,.
не было рыжья! - Федор задумался и с неудовольствием произнес: - У
ментов было бессудное право тебя кончать. Помиловали. Ты имя живой нужон...
- А вам?! - спросил вспотевший от возмущения Упоров.
- Кто-то вломил с опозданием, - Опеикин не ответил, продолжая
разговаривать сам с собой, все было сделано умышленно. - Это не вор, или
вор, но недопущенный... Короче, Вадим, сходка не хотела оставлять
свидетелей. За тебя поручился Львов, НУ, а я само собой...
- Дьяк?! - Упоров даже приподнялся, превозмогая боль, и поглядел в
глаза Федора.
- Никанор Евстафьевич воздержались. Больным сказался Никанор
Евстафьевич. Ты его не СУДИ. Валз жизнями платить, ему еще и именем, а оно
в воровской России-,, сам знаешь.
- Скажи прямо, Федор: убрать решили?
- Не решили... - три глубокие морщины, одна-на лбу, две-у кончиков губ,
разделили его лицо на самостоятельные части. Федор переживал: - Львов
сказал:
"Дурное дело не хитро. Нож, как крот, слепой, а человек нам пользу
принес". Он от своего не ОТСТУПИТСЯ, и я, само собой...
- Псы вы! Бешеные псы!
- Тише! Вадим, тише! - Опенкин огляделся по сторонам. - Прокурор может
для тебя вышку попросить.
Колоться все одно не надо, и сам знаешь, почему...
Понял?
Бледный, обессиленный внезапной вспышкой ярости, Упоров глянул на него
с внимательным презрением:
- Ты как думаешь? Ты же меня знаешь!
- Я жду ответа, Вадим.
- Пусть воры знают-не продам. Не глупее вас.
А кто посылал ко мне вон того цыгана? Он сказалДьяк.
- Ты что ему ответил?
- Послал подальше.
- Все правильно. Всех-подальше! С цыганом разберемся. Могли и менты
кндняк сделать, юг и сам Никанор Евстафьевич...
- Успокой его, Федя. Он из-за этой кассы готов кого угодно сожрать.
В эти минуты зэк презирал себя, как можно презирать постороннего
человека, совершающего поступок, который осуждает его собственная совесть,
н понимал:
другой путь-это смерть, столь же неизбежная, сколь и неожиданная.
- Возьми, - Опенкин сунул в карман его телогрейки сверток с едой. -
Тебя уже дергали?
- Нет. Передай сходке-Серафим кончал Кафтана и тех, кто был с ним. Он -
мерзость!
- Серафим? У них нечем было платить. Якут за просто так не рискует. Да
и Кафтан... только хилял вором. На самом