щинки
над прекрасными черными глазами. Вторую ночь уже солировал командир
отряда. Их единственный сын появился на свет после окончания мужем
академии красных командиров. Мама шутила:
- Сергей, тебя хорошо подготовили.
Сергей Упоров погиб в первые дни Отечественной...
"Если бы это случилось раньше..." - мысль была не по-сыновьи жестокой,
IIQ он тут же нашел ей оправдание: не кто иной, как папа завоевывал ему
одиночную камеру. "Господи, какая боль! Лучше бы мне не родиться". Зэк
ухватился за это и представил себя в резерве жизни: маленьким, розовым, с
крылышками. "Тогда бы все получилось иначе, точнее-ничего не получилось:
ни судей, ни тюрьмы, ни боли, а ты, укрытый от земных забот, безмятежно бы
парил в мечтах влюбленных..."
Ему вправду полегчало, но совсем ненадолго. Зэк опять начал смотреть на
миропорядок с грубой подозрительностью, решив: "Господь не сможет долго
терпеть его бесполезное, мечтательное тунеядство. Когда-нибудь
Вседержителю надоест, и Он бросит тебя в потное сопение двух человеческих
существ. С мрачной решительностью они совокупляются на грязной постели. Ты
станешь вершиной их пьяного экстаза. Твое крохотное начало побежит по
мочеточникам со скоростью, равной .напруге животных страстей будущего
родителя. И там, в чреве женщины, не отягощенной бременем любви, обретешь
плоть, в которой явишься на Свет Божий сыном... Жупанько".
Мысль выпрыгнула неожиданно, как холодная жаба на ладонь спящего
ребенка, перепугав его до боли и отвращения. Он так разволновался, что
схватил вгорячах слишком большой глоток воздуха... Расплата наступила
незамедлительно. Зэк застонал, но все-таки продолжил спор с собственной
гордостью:
"Ну и что?! Подумаешь, папа-чекист! Зато оставил бы тебе наследственную
ограниченность. Спокойно отсиделся в ее стенах при любом режиме. Тебе
сказалиты сделал, сказали-сделал, сказали..."
Он повторял это до тех пор, пока не увидел, как Остап Силыч, перекинув
веревку через березовый сук, тянет на ней к чистому синему небу Сергея
Есенина, и тот, тоже синий, но еще чуточку живой, пытается всунуть пальцы
между петлей и шеей. Красный от напряжения Жупанько просит:
- Сынок, подсоби родителю!
А потом взял и закричал уже настоящим, до ощутимой боли знакомым
голосом, чья веселая злость впилась в каждый нерв спящего зэка:
- Встать, подлюка! Тикай отседова, симулянт!
- Папа... - прошептал, улыбаясь, заключенный, понимая всю комичность
ситуации, но оттого не чувствуя себя несчастным.
- Шо?! - опешил старшина, забыв закрыть рот. - Нет, ты тилькп послухай,
Лигачев! Этот тпп меня тятькой кличе. Гонит, чи шо?
- Осознал, должно быть, - отозвался из коридора Лигачев. - На пользу
пошло. Так бывает...
- Дурак ты, Лигачев! Седой, а дурак по всей форме.
Такой разве осознает? Такой и тятьку ридного не пощадит. Встать! Тюрьма
горит.
И тут зэк почувствовал едкий дым, а затем опознал до конца Остапа
Силыча, загородившего зеленой тушей вход в камеру. Он едва поднялся, едва
поковылял, держась за стену. Даже получив увесистый пинок, не ускорил
шага, не обиделся на "родителя", но подумал: "Хорошо, что это животное не
знает, кто моя мама..."
Мысль была забавная, с ней легче ползлось по заполненному дымом
тюремному коридору...
Пожар в третьем блоке тюрьмы был результатом поджога. Шестеро
подследственных задохнулись. "Хата"
Упорова оказалась в удачном месте: недалеко от служебного входа.
Пролежи он в ней еще с часик, тоже бы задохнулся,
над прекрасными черными глазами. Вторую ночь уже солировал командир
отряда. Их единственный сын появился на свет после окончания мужем
академии красных командиров. Мама шутила:
- Сергей, тебя хорошо подготовили.
Сергей Упоров погиб в первые дни Отечественной...
"Если бы это случилось раньше..." - мысль была не по-сыновьи жестокой,
IIQ он тут же нашел ей оправдание: не кто иной, как папа завоевывал ему
одиночную камеру. "Господи, какая боль! Лучше бы мне не родиться". Зэк
ухватился за это и представил себя в резерве жизни: маленьким, розовым, с
крылышками. "Тогда бы все получилось иначе, точнее-ничего не получилось:
ни судей, ни тюрьмы, ни боли, а ты, укрытый от земных забот, безмятежно бы
парил в мечтах влюбленных..."
Ему вправду полегчало, но совсем ненадолго. Зэк опять начал смотреть на
миропорядок с грубой подозрительностью, решив: "Господь не сможет долго
терпеть его бесполезное, мечтательное тунеядство. Когда-нибудь
Вседержителю надоест, и Он бросит тебя в потное сопение двух человеческих
существ. С мрачной решительностью они совокупляются на грязной постели. Ты
станешь вершиной их пьяного экстаза. Твое крохотное начало побежит по
мочеточникам со скоростью, равной .напруге животных страстей будущего
родителя. И там, в чреве женщины, не отягощенной бременем любви, обретешь
плоть, в которой явишься на Свет Божий сыном... Жупанько".
Мысль выпрыгнула неожиданно, как холодная жаба на ладонь спящего
ребенка, перепугав его до боли и отвращения. Он так разволновался, что
схватил вгорячах слишком большой глоток воздуха... Расплата наступила
незамедлительно. Зэк застонал, но все-таки продолжил спор с собственной
гордостью:
"Ну и что?! Подумаешь, папа-чекист! Зато оставил бы тебе наследственную
ограниченность. Спокойно отсиделся в ее стенах при любом режиме. Тебе
сказалиты сделал, сказали-сделал, сказали..."
Он повторял это до тех пор, пока не увидел, как Остап Силыч, перекинув
веревку через березовый сук, тянет на ней к чистому синему небу Сергея
Есенина, и тот, тоже синий, но еще чуточку живой, пытается всунуть пальцы
между петлей и шеей. Красный от напряжения Жупанько просит:
- Сынок, подсоби родителю!
А потом взял и закричал уже настоящим, до ощутимой боли знакомым
голосом, чья веселая злость впилась в каждый нерв спящего зэка:
- Встать, подлюка! Тикай отседова, симулянт!
- Папа... - прошептал, улыбаясь, заключенный, понимая всю комичность
ситуации, но оттого не чувствуя себя несчастным.
- Шо?! - опешил старшина, забыв закрыть рот. - Нет, ты тилькп послухай,
Лигачев! Этот тпп меня тятькой кличе. Гонит, чи шо?
- Осознал, должно быть, - отозвался из коридора Лигачев. - На пользу
пошло. Так бывает...
- Дурак ты, Лигачев! Седой, а дурак по всей форме.
Такой разве осознает? Такой и тятьку ридного не пощадит. Встать! Тюрьма
горит.
И тут зэк почувствовал едкий дым, а затем опознал до конца Остапа
Силыча, загородившего зеленой тушей вход в камеру. Он едва поднялся, едва
поковылял, держась за стену. Даже получив увесистый пинок, не ускорил
шага, не обиделся на "родителя", но подумал: "Хорошо, что это животное не
знает, кто моя мама..."
Мысль была забавная, с ней легче ползлось по заполненному дымом
тюремному коридору...
Пожар в третьем блоке тюрьмы был результатом поджога. Шестеро
подследственных задохнулись. "Хата"
Упорова оказалась в удачном месте: недалеко от служебного входа.
Пролежи он в ней еще с часик, тоже бы задохнулся,