после того
как на заводе взорвалась аммиачная установка и партийному начальству
потребовался козел отпущения. Нашли.
Иван не противился произволу. Он и на войне шел, куда посылали, и сидел
тихо, не ропща на свершившуюся несправедливость. Даже во хмелю кавалер
двух боевых орденов не проявлялся плохим характером. Разве когда всплакнет
с зубовным скрипом да скажет:
- Сколь живу, столь цепь на шее чувствую. Вросла она в меня...
И всегда соблюдал притом меру, зная - у слушателей своего горя хватает.
Уважительный умирал человек...
- ...Что с ним? - спросил Упоров.
- Тако не знаю, Вадим Сергеевич, - стащил с головы шайку и встал
сидевший у изголовья больного Баня Кацуба. - Тако качав-качав, а только
отошел - и готово дело, лежит. Ещо кричав помаленьку, на грудь жзл нлся.
- Инфаркт, - просипел Ольховский, - это очевидно.
Упоров наклонился над слабодышащим зэком:
- Вань, ты слышишь меня?
Шерабуркин открыл глаза. Они были неожиданно ясными, словно те звезды,
на которые он глядел выходя из шахты.
- Слышу, Вадим Сергеевич.
- Что загрустил-то, Вань? Нашел время.
- Так помру нынче, приспело-не дотерпело.
- Перестань городить ерунду! Сейчас к доктору отвезем.
- Его нельзя шевелить.
- Это еще почему?!
- Я же говорю - инфаркт.
Вадим расстегнул телогрейку, коротким тычком ладони сдвинул на затылок
шапку:
- На руках. Осторожненько. С главным врачом договорюсь. Из мертвых
поднимем. Пошлите пока за Тихомировым. Он - на помпе. Вы же, курвы слова
доброго сказать не умеете. Инфаркт!
- Не надо Кирюшу, - слабо запротестовал Шерабуркин. - Господь зовет.
Ему Единственному доверял молитву в тиши душевной.
Две слезы выкатились из блестящих глаз Шерабуркина^ растеклись по
впалым щекам самостоятельными ручейками. Он не хотел плакать, потому не
чувствовал слез, потому их не стеснялся.
- Видел Господь утопающее состояние ДУШ]; моей, надеялся-руку мне
протянет... Он смертушку прислал. Вон она, горбатая, кружмя кружит,
Споаведливо ли это, Вадим Сергеевич?
Никто больше в теплушке не разговаривал свои личные разговоры, только
сдержанным воем стонала раскаленная добела печь да сипло дышал Ян Салич
Ольховский. Упоров не выдержал первым. Ему до боли стало жаль
раздавленного невыносимо тяжелой ж?;знью мужика - молчаливую защиту, спину
и руки плененной коммунизмом России. Но что'же это за держава?! Кто правит
ею, коли самые доверчивые, преданные дети ее ложатся раньше срока,
безвинными, безымянными в сырые могилы на неродной земле и ничего им,
кроме номера на березовом колышке, не станет памятью?! Непостижима участь
страны и народа-достояния Божьего, с таким смиренномудрием уходящего под
Покрова Его Небесные. Не решено будущее его: стать народом на земле по
талантам своим - Великим или раствориться в чужих кровях, растлиться до
скотского состояния в лагерных конюшнях под влиянием всепобеждающего
учения революционных сатанистов?!
Господи, отряди моей Родине судьбу, достойную ее мучений. Не поскупись,
помилосердствуй. Пылают души наши на кострах...
- ...Ванюша, ты продержись немного, еще успеешь - наумираешься. Мы тебя
сухарить оставим при бригаде, зачеты получишь на равных. Да скоро уж...
Открой глаза, Ваня. Скоро уйдешь подчистую. Слово даю!
Шерабуркин открыл глаза, остановил взглядом Упорова, прежде чем начал
говорить:
- Не станет меня скоро, Вадим Сергеевич. Коли есть глоточек спирта -
уважь. Согрешу напоследок, чтоб смелее перед Ним быт
как на заводе взорвалась аммиачная установка и партийному начальству
потребовался козел отпущения. Нашли.
Иван не противился произволу. Он и на войне шел, куда посылали, и сидел
тихо, не ропща на свершившуюся несправедливость. Даже во хмелю кавалер
двух боевых орденов не проявлялся плохим характером. Разве когда всплакнет
с зубовным скрипом да скажет:
- Сколь живу, столь цепь на шее чувствую. Вросла она в меня...
И всегда соблюдал притом меру, зная - у слушателей своего горя хватает.
Уважительный умирал человек...
- ...Что с ним? - спросил Упоров.
- Тако не знаю, Вадим Сергеевич, - стащил с головы шайку и встал
сидевший у изголовья больного Баня Кацуба. - Тако качав-качав, а только
отошел - и готово дело, лежит. Ещо кричав помаленьку, на грудь жзл нлся.
- Инфаркт, - просипел Ольховский, - это очевидно.
Упоров наклонился над слабодышащим зэком:
- Вань, ты слышишь меня?
Шерабуркин открыл глаза. Они были неожиданно ясными, словно те звезды,
на которые он глядел выходя из шахты.
- Слышу, Вадим Сергеевич.
- Что загрустил-то, Вань? Нашел время.
- Так помру нынче, приспело-не дотерпело.
- Перестань городить ерунду! Сейчас к доктору отвезем.
- Его нельзя шевелить.
- Это еще почему?!
- Я же говорю - инфаркт.
Вадим расстегнул телогрейку, коротким тычком ладони сдвинул на затылок
шапку:
- На руках. Осторожненько. С главным врачом договорюсь. Из мертвых
поднимем. Пошлите пока за Тихомировым. Он - на помпе. Вы же, курвы слова
доброго сказать не умеете. Инфаркт!
- Не надо Кирюшу, - слабо запротестовал Шерабуркин. - Господь зовет.
Ему Единственному доверял молитву в тиши душевной.
Две слезы выкатились из блестящих глаз Шерабуркина^ растеклись по
впалым щекам самостоятельными ручейками. Он не хотел плакать, потому не
чувствовал слез, потому их не стеснялся.
- Видел Господь утопающее состояние ДУШ]; моей, надеялся-руку мне
протянет... Он смертушку прислал. Вон она, горбатая, кружмя кружит,
Споаведливо ли это, Вадим Сергеевич?
Никто больше в теплушке не разговаривал свои личные разговоры, только
сдержанным воем стонала раскаленная добела печь да сипло дышал Ян Салич
Ольховский. Упоров не выдержал первым. Ему до боли стало жаль
раздавленного невыносимо тяжелой ж?;знью мужика - молчаливую защиту, спину
и руки плененной коммунизмом России. Но что'же это за держава?! Кто правит
ею, коли самые доверчивые, преданные дети ее ложатся раньше срока,
безвинными, безымянными в сырые могилы на неродной земле и ничего им,
кроме номера на березовом колышке, не станет памятью?! Непостижима участь
страны и народа-достояния Божьего, с таким смиренномудрием уходящего под
Покрова Его Небесные. Не решено будущее его: стать народом на земле по
талантам своим - Великим или раствориться в чужих кровях, растлиться до
скотского состояния в лагерных конюшнях под влиянием всепобеждающего
учения революционных сатанистов?!
Господи, отряди моей Родине судьбу, достойную ее мучений. Не поскупись,
помилосердствуй. Пылают души наши на кострах...
- ...Ванюша, ты продержись немного, еще успеешь - наумираешься. Мы тебя
сухарить оставим при бригаде, зачеты получишь на равных. Да скоро уж...
Открой глаза, Ваня. Скоро уйдешь подчистую. Слово даю!
Шерабуркин открыл глаза, остановил взглядом Упорова, прежде чем начал
говорить:
- Не станет меня скоро, Вадим Сергеевич. Коли есть глоточек спирта -
уважь. Согрешу напоследок, чтоб смелее перед Ним быт