крест, Фартовый...
Голос был расслабленный, все понимающий. Роберт уже держал себя в
руках, не спуская с Вадима усталых глаз.
- ...Меня когда-нибудь зарежут, как ни крои. Только не берусь гадать:
кого из нас зарежут раньше...
- О том, что здесь говорилось, знают двое. Пусть каждый с тем умрет.
Роберт Селинский нашелся не сразу. У него потерялись нужные слова, и
после минутного колебания порченый вор поднял в знак согласия руку. Жест
длился секунду, во всяком случае не больше трех, а когда ладонь опустилась
на острое колено, они поднялись точно по команде, и уже взгляды договорили
то, что всегда остается за словом.
...Никанор Евстафьевич был серьезно озабочен, приходилось только
удивляться его мученической преданности греху, а еще выдержке: как
спокойно и чинно держал он себя в роли посаженого отца на свадьбе, зная
весь тайный расклад дела. Поистине - гений во зле, дар бесовского
свойства, который нельзя постичь, но уничтожить... как уничтожишь, не
постигнув?
- Работа была верная, - рассуждал тихим голосом Дьяк, поглаживая
ладонью стол. - Вернее не бывает.
И ты не погнушался, подсобил нам по-людски...
Намек был прозрачный, но расчетливый. Упоров даже не успел возмутиться,
а Никанор Евстафьевич продолжил:
- А этот, ну кого повязали в Перми вязальщики из МУРа, Еж в опчем,
возьми да отвлеки их на дармовой карман. Дурачок старый, не втыкал, поди,
целу пятилетку, но туда же! Разохотился. Все бы ничего, да колечки при нем
оказались. Еж им, конечно лапти плести до последнего будет, что твой Олег
Кошевой. Ну, а коли расколется...
Дьяк смутился по-детски непосредственно, опустил:
глаза и стал похож на интеллигентного старичка, испортившего воздух в
общественном месте.
- Расколют старичка, Никанор Евстафьевич. - Упоров произнес приговор
мстительно, но спокойно, почти шепотом: - И он вас вложит...
Спокойствие тона не обмануло вора, все принимающая душа его угадала,
что за тем стоит. Он вздохнул тяжело, прочувственно и посмотрел на бугра с
язным осуждением, как вроде бы тот понуждал его принимать.
несимпатичное решение:
- Убить придется кого-нибудь...
Шмыгнул носом, покрутил лобастой головой.
- Надежда на Ежика есть: ему седьмой десяток пошел. В греховном житье
поизносился и вполне может, при строгом отношении дознавателей, Богу душу
отдать.
Поживем - увидим...
- Увидим, как нам предъявят обвинение в хищении золота?! С таких вил не
соскользнешь! А ты, Дьяк, или из ума выжил, или жадность тебя сгубила. Не
знаю, но через тебя может сгореть вся бригада.
Сейчас он догадался, для чего был нужен этот прямой разговор. Не ему -
старому урке, в коем что-то завиляло, засуетилось именно в тот момент,
когда надо принимать твердые решения. Пусть Никанор сам расхлебывает кашу,
которую сварила воровская жадность.
Без крови не обойдешься. Вадим мысленно попытался встать на место
Дьяка, и ему стало невыносимо тягостно, словно кишки на ножах исполнителей
были его собственными кишками.
Упоров поднял глаза, взглянул на Никанора Евстафь-- евича с холодным
равнодушием. Вор этого не заметил.
Он был весь в себе. Таким он и поднялся из-за стола, необыкновенно
сосредоточенным, перешагнувшим временные сомнения человеком.
Кому-то будет обрезан срок жизни...
Назавтра был первый Спас, упали холодные росы.
Зэк выбрал нужное состояние, способное не только одолеть ожидание
грядущих перемен, но и подарить крепкий сон. Зэк выбрал работу до семи
по
Голос был расслабленный, все понимающий. Роберт уже держал себя в
руках, не спуская с Вадима усталых глаз.
- ...Меня когда-нибудь зарежут, как ни крои. Только не берусь гадать:
кого из нас зарежут раньше...
- О том, что здесь говорилось, знают двое. Пусть каждый с тем умрет.
Роберт Селинский нашелся не сразу. У него потерялись нужные слова, и
после минутного колебания порченый вор поднял в знак согласия руку. Жест
длился секунду, во всяком случае не больше трех, а когда ладонь опустилась
на острое колено, они поднялись точно по команде, и уже взгляды договорили
то, что всегда остается за словом.
...Никанор Евстафьевич был серьезно озабочен, приходилось только
удивляться его мученической преданности греху, а еще выдержке: как
спокойно и чинно держал он себя в роли посаженого отца на свадьбе, зная
весь тайный расклад дела. Поистине - гений во зле, дар бесовского
свойства, который нельзя постичь, но уничтожить... как уничтожишь, не
постигнув?
- Работа была верная, - рассуждал тихим голосом Дьяк, поглаживая
ладонью стол. - Вернее не бывает.
И ты не погнушался, подсобил нам по-людски...
Намек был прозрачный, но расчетливый. Упоров даже не успел возмутиться,
а Никанор Евстафьевич продолжил:
- А этот, ну кого повязали в Перми вязальщики из МУРа, Еж в опчем,
возьми да отвлеки их на дармовой карман. Дурачок старый, не втыкал, поди,
целу пятилетку, но туда же! Разохотился. Все бы ничего, да колечки при нем
оказались. Еж им, конечно лапти плести до последнего будет, что твой Олег
Кошевой. Ну, а коли расколется...
Дьяк смутился по-детски непосредственно, опустил:
глаза и стал похож на интеллигентного старичка, испортившего воздух в
общественном месте.
- Расколют старичка, Никанор Евстафьевич. - Упоров произнес приговор
мстительно, но спокойно, почти шепотом: - И он вас вложит...
Спокойствие тона не обмануло вора, все принимающая душа его угадала,
что за тем стоит. Он вздохнул тяжело, прочувственно и посмотрел на бугра с
язным осуждением, как вроде бы тот понуждал его принимать.
несимпатичное решение:
- Убить придется кого-нибудь...
Шмыгнул носом, покрутил лобастой головой.
- Надежда на Ежика есть: ему седьмой десяток пошел. В греховном житье
поизносился и вполне может, при строгом отношении дознавателей, Богу душу
отдать.
Поживем - увидим...
- Увидим, как нам предъявят обвинение в хищении золота?! С таких вил не
соскользнешь! А ты, Дьяк, или из ума выжил, или жадность тебя сгубила. Не
знаю, но через тебя может сгореть вся бригада.
Сейчас он догадался, для чего был нужен этот прямой разговор. Не ему -
старому урке, в коем что-то завиляло, засуетилось именно в тот момент,
когда надо принимать твердые решения. Пусть Никанор сам расхлебывает кашу,
которую сварила воровская жадность.
Без крови не обойдешься. Вадим мысленно попытался встать на место
Дьяка, и ему стало невыносимо тягостно, словно кишки на ножах исполнителей
были его собственными кишками.
Упоров поднял глаза, взглянул на Никанора Евстафь-- евича с холодным
равнодушием. Вор этого не заметил.
Он был весь в себе. Таким он и поднялся из-за стола, необыкновенно
сосредоточенным, перешагнувшим временные сомнения человеком.
Кому-то будет обрезан срок жизни...
Назавтра был первый Спас, упали холодные росы.
Зэк выбрал нужное состояние, способное не только одолеть ожидание
грядущих перемен, но и подарить крепкий сон. Зэк выбрал работу до семи
по