редполагал, и Упоров
подумал о нем с благодарностью, пряча за голенище сапога вырванный из рук
вора нож. После чего Вадим подошел к нему вплотную и, закрыв лицо ладонью,
слегка стукнул затылком о кирпичную стену.
- Сядь, мерзавец!
Селитер послушно опустился на поленницу лиственничных дров и спросил
без острого интереса, с тухнущей злобой:
- Кто меня впрудил? Только не темни...
Вадим думал - вор упрется, и был несколько удивлен таким началом
разговора. Он подумал, прежде чем ответить:
- Тот уже отбросил нож.
- А сам ты не боишься, Фартовый?
- У меня нет выхода, Роберт. У тебя тоже.
Последовала минута взаимного напряжения. Упоров пожалел, что не
обшмонал вора. Селитер посопел, подумал, прижав указательный палец к
губам, неожиданно сделал сознательный ход к примирению.
- Годится...
Измученное бессонной ночью, мятое лицо вора как бы выглядывало из
своего несчастья, окруженное ореолом вечной скорби. Он понимал, что не
может убить наглогс свидетеля: желание не совпадало с возможностями.
Оно водило по кругу злость, как слепой водит слепого, и в конце концов
сдалось:
- Условие одно - ты все забудешь.
- Не в моих интересах делать тебе плохо.
- Уже сделал.
- Так получилось. Извини, - Вадим следил за его подвижными руками и не
отвлекся, даже когда у окна промелькнула чья-то тень.
- Хочешь знать - на чем меня изловили?
- Не хочу грузить лишнее...
Роберт Селинский закрыл глаза, пытаясь успокоиться. Ничего не
получилось, он почти крикнул:
- Ладно, не понтуйся! Мы же повязаны. И потом...
мне надо кому-то это сказать... На Еловом грохнул прораба-бесконвойника
за неуплату. Концы спрятал, а ботало отвязал. С честным вором поделился.
Сучий потрох!
Бес поганый! Когда его словили на мокрухе, он меня втюрил. Мазай,
может, слыхал про него?
Упоров отрицательно покачал головой. Селитер этого даже не заметил, он
был в кругу своего смятения и жил дрянной, больной заботой о потере
воровской чести. Роберт провел по лицу дрожащими ладонями.
- Каждый, кто оправдывает пролитую кровь, должен быть готов пролить
собственную. Духу не хватило...
Менжанулся, как дешевый фраеришка! Полковник ту слабину надыбал и начал
меня доить. Открывать глаза грязной совести не просто, даже не нужно. Ты
открыл...
- Прости...
- Не поможет. Если бы грохнул тебя - другое дело.
- Ну, тут я тебе ничем помочь не могу. Теперь слушай меня, Роберт!
Морабели должен знать - мы с Дьяком кенты навек.
Селитер оскалился невеселой, костяной улыбкой покойника.
- Ты пролетаешь, Фартовый. На материк с Крученого ушли рыжие колечки.
Из рыжья, твоей бригадой мытые. Секешь?! Барыгу взяли с поличным. В
прошлом - вор, так ведь и опера не пальцем деланные. Расколют, гадать не
надо. А тот, который их мастерил...
- Барончик! Чувствовала душа - сука подлючая!
- Он, Селпван, делал для Дьяка. Такой букет вытянет на три пятеры само
малое. Ты тоже спалишься, если не рискнешь их вложить. Ну, чо бычишься?
Знаю - не рискнешь: ты всегда при особом мнении состоял...
- Морабели знает?
- Думаешь - по каждому поводу к этому зверю бегаю?!
Роберт Селинский покраснел, однако ни одного вызывающего подозрения
движения не сделал, выражая обиду голосом:
- Я больше спрятал, чем сдал. И за тот побег, когда воры впрягли тебя
вместе с Колосом...
- За тот побег молчи! Ты вложил столько, сколько знал. А знал больше
меня. Я ведь - без понятия о том, что тащили мы.
- По
подумал о нем с благодарностью, пряча за голенище сапога вырванный из рук
вора нож. После чего Вадим подошел к нему вплотную и, закрыв лицо ладонью,
слегка стукнул затылком о кирпичную стену.
- Сядь, мерзавец!
Селитер послушно опустился на поленницу лиственничных дров и спросил
без острого интереса, с тухнущей злобой:
- Кто меня впрудил? Только не темни...
Вадим думал - вор упрется, и был несколько удивлен таким началом
разговора. Он подумал, прежде чем ответить:
- Тот уже отбросил нож.
- А сам ты не боишься, Фартовый?
- У меня нет выхода, Роберт. У тебя тоже.
Последовала минута взаимного напряжения. Упоров пожалел, что не
обшмонал вора. Селитер посопел, подумал, прижав указательный палец к
губам, неожиданно сделал сознательный ход к примирению.
- Годится...
Измученное бессонной ночью, мятое лицо вора как бы выглядывало из
своего несчастья, окруженное ореолом вечной скорби. Он понимал, что не
может убить наглогс свидетеля: желание не совпадало с возможностями.
Оно водило по кругу злость, как слепой водит слепого, и в конце концов
сдалось:
- Условие одно - ты все забудешь.
- Не в моих интересах делать тебе плохо.
- Уже сделал.
- Так получилось. Извини, - Вадим следил за его подвижными руками и не
отвлекся, даже когда у окна промелькнула чья-то тень.
- Хочешь знать - на чем меня изловили?
- Не хочу грузить лишнее...
Роберт Селинский закрыл глаза, пытаясь успокоиться. Ничего не
получилось, он почти крикнул:
- Ладно, не понтуйся! Мы же повязаны. И потом...
мне надо кому-то это сказать... На Еловом грохнул прораба-бесконвойника
за неуплату. Концы спрятал, а ботало отвязал. С честным вором поделился.
Сучий потрох!
Бес поганый! Когда его словили на мокрухе, он меня втюрил. Мазай,
может, слыхал про него?
Упоров отрицательно покачал головой. Селитер этого даже не заметил, он
был в кругу своего смятения и жил дрянной, больной заботой о потере
воровской чести. Роберт провел по лицу дрожащими ладонями.
- Каждый, кто оправдывает пролитую кровь, должен быть готов пролить
собственную. Духу не хватило...
Менжанулся, как дешевый фраеришка! Полковник ту слабину надыбал и начал
меня доить. Открывать глаза грязной совести не просто, даже не нужно. Ты
открыл...
- Прости...
- Не поможет. Если бы грохнул тебя - другое дело.
- Ну, тут я тебе ничем помочь не могу. Теперь слушай меня, Роберт!
Морабели должен знать - мы с Дьяком кенты навек.
Селитер оскалился невеселой, костяной улыбкой покойника.
- Ты пролетаешь, Фартовый. На материк с Крученого ушли рыжие колечки.
Из рыжья, твоей бригадой мытые. Секешь?! Барыгу взяли с поличным. В
прошлом - вор, так ведь и опера не пальцем деланные. Расколют, гадать не
надо. А тот, который их мастерил...
- Барончик! Чувствовала душа - сука подлючая!
- Он, Селпван, делал для Дьяка. Такой букет вытянет на три пятеры само
малое. Ты тоже спалишься, если не рискнешь их вложить. Ну, чо бычишься?
Знаю - не рискнешь: ты всегда при особом мнении состоял...
- Морабели знает?
- Думаешь - по каждому поводу к этому зверю бегаю?!
Роберт Селинский покраснел, однако ни одного вызывающего подозрения
движения не сделал, выражая обиду голосом:
- Я больше спрятал, чем сдал. И за тот побег, когда воры впрягли тебя
вместе с Колосом...
- За тот побег молчи! Ты вложил столько, сколько знал. А знал больше
меня. Я ведь - без понятия о том, что тащили мы.
- По