ой. Осталось только ощущение присутствия фальшивой улыбки, как
окно в будущее, затянутое серым дымком загадочности.
Сквозь то окно доносилось едва уловимое дыхание другой природы,
несродной с той, что он называл жизнью.
Подмена. Фальшь-жизнь, пославшая своего представителя в доверчивый,
легко поражаемый мир для пропаганды коммунизма. Причем цель могла быть и
не так конкретна. Ее определила направленность не прерывавшегося разговора
бывшего члена Союза писателей с заинтересованными ворами.
- ...Вы думаете: мы-люди?! Держи карман шире! Мы-блюдо. Бесовское
блюдо, рецепт которого составил алкоголик Маркс, Ленин - поварешка, а
хватает нас Сатана...
Воры переглянулись. Им опять перестал нравиться этот тип, так складно
компостирующий мозги. Но он был слишком, самостоятельный, сильный человек,
с которым следовало считаться. Писатель широко улыбнулся Лапше:
- Вопросы есть?
- Ты хочешь сказать - главный, черт в доле с коммуняками?
- А ты думал - он твой подельник?!
Вор не ответил на дерзость. Вор задумался...
...Кажется, все было совсем недавно: Токареню"
взял пятак и погнул его без видимых усилии. Положилна грязные нары,
погладил сильной ладонью. Теперь та же рука опирается на костыль. Она
усохла до размеров руки ребенка, и сам Еремей Григорьевич, усталый,.
погасший, долго вспоминает их первую встречу. В неживом лице теплится
неживая усмешка. От взгляда в бездонные больные глаза у Упорова остается
ощущение внутреннего разговора, при котором мысли делали взаимные
извилины, обтекая нежелательные воспоминания..
Они чего-то боялись. Чего могли бояться мысли? Их.
ведь никто не слышит...
"Всего!" - отвечает внутренний голос. Истолкование ясное, как
бесхитростная логика раба. Странное дело: вопросов больше не возникает
даже внутри себя.
...Токаренко вошел в кабинет первым. Вышел минут через тридцать.
Придержав Упорова за рукав, спросил без улыбки:
- Знаешь, куда нас ведет Коммунистическая партия?
Сопровождавший их старшина весь собрался. В фокусе мыслей охранника
сконцентрировалась бдительность матерого профессионала. Несколько секунд
они рассматривали друг друга с тайной иронией. Токаренко ответил сам:
- К коммунизму, чудак. Что испугался?
Он действительно испугался сразу, как только переступил порог, потому,
что к его собственному "я" вдруг прикоснулось чужое, тоже обнаженное,
почти дружеское, но не плотское. И он сказал себе: "Будь осторожен: их
трое", ничем не выдав своего тайнознания.
Губарь стряхнул пепел в хрустальную пепельницу, обратился к человеку у
окна, особой посадкой головы выдающему свою принадлежность к партийной
элите.
- Тот самый, заключенный Упоров.
Гость оглядел зэка с заботливым вниманием родного отц-а, выпустил дым
изо рта и кивнул. Потом все вместе помолчали.
- С вами, Упоров, хочет поговорить первый секретарь райкома партии Иван
Николаевич Лукин.
Расслабленная кабинетными удобствами фигура секретаря с властной
мягкостью прошлась туда и обратно вдоль широкого окна, прежде чем раздался
слегка давящий на "р" голос:
- Мне все про вас известно. Потому сразу начну с дела. Ваша бригада
лучшая на Крученом.
- На Колыме, гражданин начальник.
Лукин улыбнулся, с напускной простоватостью тряхнул головой:
- Лихо! Допустим! Допустим, в вас говорит рабочая гордость.
- Другой нам не положено, гражданин начальник.
Иван Николаевич попытался убедить зэка, что интерес его к бывшему
штурману возрастает,
окно в будущее, затянутое серым дымком загадочности.
Сквозь то окно доносилось едва уловимое дыхание другой природы,
несродной с той, что он называл жизнью.
Подмена. Фальшь-жизнь, пославшая своего представителя в доверчивый,
легко поражаемый мир для пропаганды коммунизма. Причем цель могла быть и
не так конкретна. Ее определила направленность не прерывавшегося разговора
бывшего члена Союза писателей с заинтересованными ворами.
- ...Вы думаете: мы-люди?! Держи карман шире! Мы-блюдо. Бесовское
блюдо, рецепт которого составил алкоголик Маркс, Ленин - поварешка, а
хватает нас Сатана...
Воры переглянулись. Им опять перестал нравиться этот тип, так складно
компостирующий мозги. Но он был слишком, самостоятельный, сильный человек,
с которым следовало считаться. Писатель широко улыбнулся Лапше:
- Вопросы есть?
- Ты хочешь сказать - главный, черт в доле с коммуняками?
- А ты думал - он твой подельник?!
Вор не ответил на дерзость. Вор задумался...
...Кажется, все было совсем недавно: Токареню"
взял пятак и погнул его без видимых усилии. Положилна грязные нары,
погладил сильной ладонью. Теперь та же рука опирается на костыль. Она
усохла до размеров руки ребенка, и сам Еремей Григорьевич, усталый,.
погасший, долго вспоминает их первую встречу. В неживом лице теплится
неживая усмешка. От взгляда в бездонные больные глаза у Упорова остается
ощущение внутреннего разговора, при котором мысли делали взаимные
извилины, обтекая нежелательные воспоминания..
Они чего-то боялись. Чего могли бояться мысли? Их.
ведь никто не слышит...
"Всего!" - отвечает внутренний голос. Истолкование ясное, как
бесхитростная логика раба. Странное дело: вопросов больше не возникает
даже внутри себя.
...Токаренко вошел в кабинет первым. Вышел минут через тридцать.
Придержав Упорова за рукав, спросил без улыбки:
- Знаешь, куда нас ведет Коммунистическая партия?
Сопровождавший их старшина весь собрался. В фокусе мыслей охранника
сконцентрировалась бдительность матерого профессионала. Несколько секунд
они рассматривали друг друга с тайной иронией. Токаренко ответил сам:
- К коммунизму, чудак. Что испугался?
Он действительно испугался сразу, как только переступил порог, потому,
что к его собственному "я" вдруг прикоснулось чужое, тоже обнаженное,
почти дружеское, но не плотское. И он сказал себе: "Будь осторожен: их
трое", ничем не выдав своего тайнознания.
Губарь стряхнул пепел в хрустальную пепельницу, обратился к человеку у
окна, особой посадкой головы выдающему свою принадлежность к партийной
элите.
- Тот самый, заключенный Упоров.
Гость оглядел зэка с заботливым вниманием родного отц-а, выпустил дым
изо рта и кивнул. Потом все вместе помолчали.
- С вами, Упоров, хочет поговорить первый секретарь райкома партии Иван
Николаевич Лукин.
Расслабленная кабинетными удобствами фигура секретаря с властной
мягкостью прошлась туда и обратно вдоль широкого окна, прежде чем раздался
слегка давящий на "р" голос:
- Мне все про вас известно. Потому сразу начну с дела. Ваша бригада
лучшая на Крученом.
- На Колыме, гражданин начальник.
Лукин улыбнулся, с напускной простоватостью тряхнул головой:
- Лихо! Допустим! Допустим, в вас говорит рабочая гордость.
- Другой нам не положено, гражданин начальник.
Иван Николаевич попытался убедить зэка, что интерес его к бывшему
штурману возрастает,