равнодушно. Главное - хозяйский взнос за его будущую свободу
сделан. Хозяин не испугался.
"Дважды! - отметил про себя Вадим, ощущая приятную дрожь в замлевшем от
долгого стояния теле. - Теперь ты знаешь, на кого можно рассчитывать, а
кого следует побудить к молчанию".
Лукин похрустел жирноватыми пальцами, должно быть, соображая, как ему
поступить. Затем несколько вынужденно ответил на счастливую улыбку
заключенного и так же неохотно протянул ему руку:
- Держитесь прежней линии, Вадим Сергеевич.
- Наша линия с вашей не расходится, гражданин секретарь.
Лукин перестал улыбаться. Мгновение они смотрели друг другу в глаза, и
Упоров изо всех сил старался выглядеть идейным соучастником секретаря.
- Кто у нас следующий?! - строго спросил Лукин полковника Губаря.
...Заключенный шел по коридору, прикидывая в уме сроки приезда комиссии
с правами Верховного Совета.
О ней говорил Голос, а Соломон Маркович попусту словами не сорит. В нем
есть определенность тихого хищника, и он вполне надежен, когда
заинтересован. Три месяца, пусть полгода. Можно на нервах пережить, не дав
никому совершить пакость и похоронить твою свободу.
"Как напугать Морабели? Жестокий человек всегда трус. А если еще и есть
что терять... Пусть эта усатая пропадла не держит тебя за безрогую овцу.
Парторгом заделаться хочет. Очень хочет! Ништяк, мы еще поторгуемся.
Может, и сговоримся..."
Грохочущий звук опрокинутого самосвала не отвлек зэка от начала работы
над планом будущих действий.
Сомнения и суета бесполезных переживаний осыпались, прилив скрытой
энергии заботливо укротил неуверенность. Он стал прислушиваться к тому,
что диктовал трезвеющий разум, понимая: будущий скользкий путь - путь
терпения.
"Нельзя кидаться в крайности, - Упоров подумал, что все еще держит руки
за спиной, и освободил их от обоюдного захвата. Это доставило ему первое
удовольствие, и он повторил: - Твой путь - между придуманной святостью и
придуманной грезой. Незаметно, точно призрак. Никого не касаясь, пройдешь
и окажешься на свободе. Если..."
На спине выступил пот, нетерпение занесло его чуть дальше положенного:
впереди был первый, пожалуй, самый ответственный шаг. Надо было сказать
себе правду. Он сказал:
- Если тебя не зарежет вор, который работает на Морабели.
Событие взбудоражило всю зону: их отпустили на репетицию в поселковый
Дом культуры. Без конвоя, в сопровождении одного старшины с такой
безнадежно ленивой фамилией-Холобудько, что даже сам он ее подбадривал
ударением на последнее "о". Говорили еще, будто все придумал майор
Рогожин, который уже числился в великих педагогах, и инструктировал того
старшину в присутствии нового кума, прибывшего на Крученый после окончания
академии.
Но тут же - обыск, шмон по всем правилам, что казалось совсем
непонятным, на общем фоне благожелательного отношения к каторжным
передовикам, да еще именно в тот момент, когда бригадир беседовал лично с
самим товарищем Лукиным.
- Дело житейское, чему удивляться? - добродушно ворчал Никанор
Евстафьевич, собирая свои немудреные пожитки. - Однако искали со старанием
отменным: пол вскрыть не поленились, подоконники все как есть беспокоили.
Обязательству, поди, взяли повышенную: изловить нас досрочно, шушера
вшивая.
- Точнее ие скажешь, без выпендрежа? - спросил его только что узнавший
об обыске бригадир и, наклонив голову, смотрел в упор на добродушного
Дьяка.
Тот покрутил на пальце ржавые ножницы, забавно сморщив
сделан. Хозяин не испугался.
"Дважды! - отметил про себя Вадим, ощущая приятную дрожь в замлевшем от
долгого стояния теле. - Теперь ты знаешь, на кого можно рассчитывать, а
кого следует побудить к молчанию".
Лукин похрустел жирноватыми пальцами, должно быть, соображая, как ему
поступить. Затем несколько вынужденно ответил на счастливую улыбку
заключенного и так же неохотно протянул ему руку:
- Держитесь прежней линии, Вадим Сергеевич.
- Наша линия с вашей не расходится, гражданин секретарь.
Лукин перестал улыбаться. Мгновение они смотрели друг другу в глаза, и
Упоров изо всех сил старался выглядеть идейным соучастником секретаря.
- Кто у нас следующий?! - строго спросил Лукин полковника Губаря.
...Заключенный шел по коридору, прикидывая в уме сроки приезда комиссии
с правами Верховного Совета.
О ней говорил Голос, а Соломон Маркович попусту словами не сорит. В нем
есть определенность тихого хищника, и он вполне надежен, когда
заинтересован. Три месяца, пусть полгода. Можно на нервах пережить, не дав
никому совершить пакость и похоронить твою свободу.
"Как напугать Морабели? Жестокий человек всегда трус. А если еще и есть
что терять... Пусть эта усатая пропадла не держит тебя за безрогую овцу.
Парторгом заделаться хочет. Очень хочет! Ништяк, мы еще поторгуемся.
Может, и сговоримся..."
Грохочущий звук опрокинутого самосвала не отвлек зэка от начала работы
над планом будущих действий.
Сомнения и суета бесполезных переживаний осыпались, прилив скрытой
энергии заботливо укротил неуверенность. Он стал прислушиваться к тому,
что диктовал трезвеющий разум, понимая: будущий скользкий путь - путь
терпения.
"Нельзя кидаться в крайности, - Упоров подумал, что все еще держит руки
за спиной, и освободил их от обоюдного захвата. Это доставило ему первое
удовольствие, и он повторил: - Твой путь - между придуманной святостью и
придуманной грезой. Незаметно, точно призрак. Никого не касаясь, пройдешь
и окажешься на свободе. Если..."
На спине выступил пот, нетерпение занесло его чуть дальше положенного:
впереди был первый, пожалуй, самый ответственный шаг. Надо было сказать
себе правду. Он сказал:
- Если тебя не зарежет вор, который работает на Морабели.
Событие взбудоражило всю зону: их отпустили на репетицию в поселковый
Дом культуры. Без конвоя, в сопровождении одного старшины с такой
безнадежно ленивой фамилией-Холобудько, что даже сам он ее подбадривал
ударением на последнее "о". Говорили еще, будто все придумал майор
Рогожин, который уже числился в великих педагогах, и инструктировал того
старшину в присутствии нового кума, прибывшего на Крученый после окончания
академии.
Но тут же - обыск, шмон по всем правилам, что казалось совсем
непонятным, на общем фоне благожелательного отношения к каторжным
передовикам, да еще именно в тот момент, когда бригадир беседовал лично с
самим товарищем Лукиным.
- Дело житейское, чему удивляться? - добродушно ворчал Никанор
Евстафьевич, собирая свои немудреные пожитки. - Однако искали со старанием
отменным: пол вскрыть не поленились, подоконники все как есть беспокоили.
Обязательству, поди, взяли повышенную: изловить нас досрочно, шушера
вшивая.
- Точнее ие скажешь, без выпендрежа? - спросил его только что узнавший
об обыске бригадир и, наклонив голову, смотрел в упор на добродушного
Дьяка.
Тот покрутил на пальце ржавые ножницы, забавно сморщив