ишина, и они решили - она замкнулась, она снова - броня. Щека
замерла, тягуче, напряженно, как застывающее на морозе тесто. Держится из
последних сил на самом, кажется, пределе. Вслед за тем, кто обещал читать
стихи, сказал еще один злой и ехидный голос:
- Валяй лучше молитву.
Его сердито обрывают:
- Не выступай!
- Можно и молитву, - соглашается Монах, - точнее:
не молитву, проповедь.
- От чегой-то нас Бог не бережет?! Объясни!
- Не смейте! - почти на визге запротестовал УбейПапу, но Иосиф Гнатюк
закрыл ему широкой ладонью рот.
...Мучительные мысли вернулись из затянувшегося их тихого омута,
всплыли со дна в огромном пузыре, который лопнул на поверхности беззвучно.
Отец Кирилл стоял в кругу, очерченном светом единственной лампы. Белое
лицо с рублевских икон над черным сатином русской косоворотки загадочно
непроницаемо. Рука, та, которую Вадим помнил пришитую к столу финкой
Ведьмы, лежит лебединым крылом на куске' ночи у изгиба локтя, и кровь,
пролитая отцом Кириллом, сочится из памяти тяжелыми, теплыми каплями.
Живая... Кап! Кап! Кап!
Красные слезы - в глазах, сквозь них человек, пытающийся объяснить тебе
своей жизнью, для чего нужен твой приход в этот безобразный мир. Зачем?!
Как он, ты все равно не сможешь - не дано, как есть, не хочешь, но живешь.
Циничное надругательство над жизнью-это странное ее прожитие. Весь
отпущенный срок по указанной тропке, в указанном направлении, в потемках
чьей-то безумной воли... Ползешь? И поди высунься из миллионной шеренги -
тут же станешь мишенью. Он встал. Или не падал... Идет, хоть и туда же,
куда все - к смерти, но не в страхе ожидания, в несомненной уверенности
своего постоянного продолжения.
Идет. Ему уже хорошо в будущем веке, тем хорошим он светится сквозь
черное одеяние и свет тот известен людям. Когда только прозреть успел? До
начала срока жизни? Почему ему - прозрение, а мне - нет?! Не ищу... Собьет
тебя с толку Монах. Погреет душу, уведет от цели, будто ребенка,
очарованного светом первой звезды на небосклоне. Станешь покорным, тихим,
способным принимать чужую боль, как свою. Все чувствовать душою обнаженной.
Благодать нисходит на смиренных...
Помнишь, как семь священников продолжали стоять и молиться перед входом
в Берелехскую зону, когда раздалась команда "Ложись!"? Они остались стоять
и скошены автоматной очередью с молитвой на устах. Она от пули не защита.
Тогда зачем такая молитва?..
Благодать нисходит на смиренных?
Бог, значит, отверз небо, дал всем вход в него. Ты не пошел. Остался
лежать недалеко от Дьякова и Львова. Покорные выживают, чтобы снова не
покориться.
В будущем. Жизнь она, действительно без всякой ясности, но все-таки -
жизнь. Особенно приятна, когда становится игрой с твоей удачей. И надо
держаться не слишком близко от отца Кирилла, чтобы она продолжалась так,
как угодно тебе.
Жизнь должна быть собственной. Твоей! Который раз он путает все мысли...
В это время Кирилл говорит низкие голосом, с необычайно грустным
выражением лица:
- Смущенный бесовщиной, народ наш встал на путь предательства Отца
своего Небесного и грехом тем заслонил себе путь праведный. Тогда-то и был
убран Покров, защищающий жизнь нашу телесную. Сотнями тысяч понеслись
грешные и праведные души на Страшный Суд, где Господь каждому воздаст за
содеянное им...
- Здесь - суд! Тама - суд! - заворчал Озорник. - Нигде продыху нет.
Тюльку гонит поп!
- ...И углубляясь в размышления о событиях, на
замерла, тягуче, напряженно, как застывающее на морозе тесто. Держится из
последних сил на самом, кажется, пределе. Вслед за тем, кто обещал читать
стихи, сказал еще один злой и ехидный голос:
- Валяй лучше молитву.
Его сердито обрывают:
- Не выступай!
- Можно и молитву, - соглашается Монах, - точнее:
не молитву, проповедь.
- От чегой-то нас Бог не бережет?! Объясни!
- Не смейте! - почти на визге запротестовал УбейПапу, но Иосиф Гнатюк
закрыл ему широкой ладонью рот.
...Мучительные мысли вернулись из затянувшегося их тихого омута,
всплыли со дна в огромном пузыре, который лопнул на поверхности беззвучно.
Отец Кирилл стоял в кругу, очерченном светом единственной лампы. Белое
лицо с рублевских икон над черным сатином русской косоворотки загадочно
непроницаемо. Рука, та, которую Вадим помнил пришитую к столу финкой
Ведьмы, лежит лебединым крылом на куске' ночи у изгиба локтя, и кровь,
пролитая отцом Кириллом, сочится из памяти тяжелыми, теплыми каплями.
Живая... Кап! Кап! Кап!
Красные слезы - в глазах, сквозь них человек, пытающийся объяснить тебе
своей жизнью, для чего нужен твой приход в этот безобразный мир. Зачем?!
Как он, ты все равно не сможешь - не дано, как есть, не хочешь, но живешь.
Циничное надругательство над жизнью-это странное ее прожитие. Весь
отпущенный срок по указанной тропке, в указанном направлении, в потемках
чьей-то безумной воли... Ползешь? И поди высунься из миллионной шеренги -
тут же станешь мишенью. Он встал. Или не падал... Идет, хоть и туда же,
куда все - к смерти, но не в страхе ожидания, в несомненной уверенности
своего постоянного продолжения.
Идет. Ему уже хорошо в будущем веке, тем хорошим он светится сквозь
черное одеяние и свет тот известен людям. Когда только прозреть успел? До
начала срока жизни? Почему ему - прозрение, а мне - нет?! Не ищу... Собьет
тебя с толку Монах. Погреет душу, уведет от цели, будто ребенка,
очарованного светом первой звезды на небосклоне. Станешь покорным, тихим,
способным принимать чужую боль, как свою. Все чувствовать душою обнаженной.
Благодать нисходит на смиренных...
Помнишь, как семь священников продолжали стоять и молиться перед входом
в Берелехскую зону, когда раздалась команда "Ложись!"? Они остались стоять
и скошены автоматной очередью с молитвой на устах. Она от пули не защита.
Тогда зачем такая молитва?..
Благодать нисходит на смиренных?
Бог, значит, отверз небо, дал всем вход в него. Ты не пошел. Остался
лежать недалеко от Дьякова и Львова. Покорные выживают, чтобы снова не
покориться.
В будущем. Жизнь она, действительно без всякой ясности, но все-таки -
жизнь. Особенно приятна, когда становится игрой с твоей удачей. И надо
держаться не слишком близко от отца Кирилла, чтобы она продолжалась так,
как угодно тебе.
Жизнь должна быть собственной. Твоей! Который раз он путает все мысли...
В это время Кирилл говорит низкие голосом, с необычайно грустным
выражением лица:
- Смущенный бесовщиной, народ наш встал на путь предательства Отца
своего Небесного и грехом тем заслонил себе путь праведный. Тогда-то и был
убран Покров, защищающий жизнь нашу телесную. Сотнями тысяч понеслись
грешные и праведные души на Страшный Суд, где Господь каждому воздаст за
содеянное им...
- Здесь - суд! Тама - суд! - заворчал Озорник. - Нигде продыху нет.
Тюльку гонит поп!
- ...И углубляясь в размышления о событиях, на