а, сменившаяся короткой судорогой, тронула лицо
Граматчикова. Он примерился к Сосульке тем же невыразительным взглядом, от
которого многим становилось неуютно еще до того, как Евлампий вынимал нож.
Он сказал:
- Делить нас пришел. Не по-вашему у нас скроено?
Но, благо, нету у тебя такого клина. Одно ботало, и то поганое. Его
оторвать можно. Инструмент - при мне.
- Старость смертью не напугаешь, Фунтик. Ты же не бандит с большой
дороги, не потерявший совесть комсомолец. Сурьезный вор... в прошлом.
- Тогда не вози по сухому пузу мыло. Говори - с чем пришел? Кроишь,
мозги наизнанку выворачиваешь. Завязывай!
Сосулька пошевелил губами, поглядел на Граматчикова, почесал грязную
голову:
- Неправду с тобой играть не стану. Рушится наше дело. Дорога в тропку
выродилась, а тропка повела честных воров к кладбищу. Колымские блатные
постановили беречь тех, кто всю жизнь жил и живет по нашим законам. Меж
пальцев у ментов прокрался Сосулька, чтобы передать тебе лично их низкую
просьбу.
Должны вы с бугром твоим крученым вывести на свободу в целости и
сохранности Никанора Евстафьевича.
А коли кто из вас раньше его по ту сторону образуется...
извиняйте.
- Кончай! Фраерам жевать надо, мне и так ясно, что дело темное. Буду с
Вадимом толковать.
- Осторожненько только...
- Учишь?!
- Зачем? Совет даю. По старости разума, слава Богу, не лишен. И на
меня, в крайности, не цельтесь: во мне проку мало. Другие есть головы вашу
судьбу решать.
- Шкуру бережешь, Николай Пафнутич?! Береги.
Кому она только нужна? Крови в тебе тоже не осталось: одна желчь с
хитростью пополам. Тоскливый ты человек. Муторный. Ответ получишь после
нашего разговора.
Граматчиков встал, потянулся, медленно растворяясь в темно-сиреневых
сумерках, направился к бараку.
Николай Пафнутич поежился, запахнул телогрейку, опустил у шапки уши.
Кровь почти не грела, потому так приятно было спрятаться в старую, но
добротную одежонку.
Вор, одиночество, ночь. Наконец-то их оставили в покое...
- Иди сюда, Евлампий! - позвал Граматчикова бригадир, когда, выпив
кружку воды из стоящей у порога деревянной бочки, тот начал стаскивать
сапоги. - Послушай, что придумал Убей-Папу.
- Вадим Сергеевич! - заломив руки, воскликнул успевший обзавестись
остренькой бородкой почтальон и культработник. - Это не я придумал.
Общелагерное мероприятие. Плановое! Распоряжение спущено руководством
колонии. Я обязан проводить его в жизнь.
Самодеятельность есть форма выражения личности в искусстве, развитие
коллективной культуры масс.
Граматчиков сел на нары к бригадиру, спросил:
- Что-нибудь доброе?
- Самодеятельность хочет организовать. Песни, пляски, читать стихи. В
общем, кто на что способен.
- А пахать за нас кто станет!
- После работы за счет личного энтузиазма.
- Добровольные идиоты, значит?
- По участвовать будем...
Упоров собирался еще что-то сказать, однако с ближних нар склонился к
столу Зяма Калаянов, улыбнулся культработнику и спрыгнул на пол. Раскинув
руки, он прошелся петухом вокруг гостя, громко объявил сиплым голосом:
- Вальс-чечетка с храпом на животе! Начали!
Куды идешь?! Куды идешь?!
Куды шкандыбаешь?!
В горком-за пайком!
Хиба ж ты не знаешь?!
- В БУРе шесть раз бацал на "бис".
- А без храпа и без слов можно? - спросил Сережа Любимов. - Просто
вальс-чечетка в исполнении члена передовой бригады...
- Обворовываете искусство! Весь смак в хр
Граматчикова. Он примерился к Сосульке тем же невыразительным взглядом, от
которого многим становилось неуютно еще до того, как Евлампий вынимал нож.
Он сказал:
- Делить нас пришел. Не по-вашему у нас скроено?
Но, благо, нету у тебя такого клина. Одно ботало, и то поганое. Его
оторвать можно. Инструмент - при мне.
- Старость смертью не напугаешь, Фунтик. Ты же не бандит с большой
дороги, не потерявший совесть комсомолец. Сурьезный вор... в прошлом.
- Тогда не вози по сухому пузу мыло. Говори - с чем пришел? Кроишь,
мозги наизнанку выворачиваешь. Завязывай!
Сосулька пошевелил губами, поглядел на Граматчикова, почесал грязную
голову:
- Неправду с тобой играть не стану. Рушится наше дело. Дорога в тропку
выродилась, а тропка повела честных воров к кладбищу. Колымские блатные
постановили беречь тех, кто всю жизнь жил и живет по нашим законам. Меж
пальцев у ментов прокрался Сосулька, чтобы передать тебе лично их низкую
просьбу.
Должны вы с бугром твоим крученым вывести на свободу в целости и
сохранности Никанора Евстафьевича.
А коли кто из вас раньше его по ту сторону образуется...
извиняйте.
- Кончай! Фраерам жевать надо, мне и так ясно, что дело темное. Буду с
Вадимом толковать.
- Осторожненько только...
- Учишь?!
- Зачем? Совет даю. По старости разума, слава Богу, не лишен. И на
меня, в крайности, не цельтесь: во мне проку мало. Другие есть головы вашу
судьбу решать.
- Шкуру бережешь, Николай Пафнутич?! Береги.
Кому она только нужна? Крови в тебе тоже не осталось: одна желчь с
хитростью пополам. Тоскливый ты человек. Муторный. Ответ получишь после
нашего разговора.
Граматчиков встал, потянулся, медленно растворяясь в темно-сиреневых
сумерках, направился к бараку.
Николай Пафнутич поежился, запахнул телогрейку, опустил у шапки уши.
Кровь почти не грела, потому так приятно было спрятаться в старую, но
добротную одежонку.
Вор, одиночество, ночь. Наконец-то их оставили в покое...
- Иди сюда, Евлампий! - позвал Граматчикова бригадир, когда, выпив
кружку воды из стоящей у порога деревянной бочки, тот начал стаскивать
сапоги. - Послушай, что придумал Убей-Папу.
- Вадим Сергеевич! - заломив руки, воскликнул успевший обзавестись
остренькой бородкой почтальон и культработник. - Это не я придумал.
Общелагерное мероприятие. Плановое! Распоряжение спущено руководством
колонии. Я обязан проводить его в жизнь.
Самодеятельность есть форма выражения личности в искусстве, развитие
коллективной культуры масс.
Граматчиков сел на нары к бригадиру, спросил:
- Что-нибудь доброе?
- Самодеятельность хочет организовать. Песни, пляски, читать стихи. В
общем, кто на что способен.
- А пахать за нас кто станет!
- После работы за счет личного энтузиазма.
- Добровольные идиоты, значит?
- По участвовать будем...
Упоров собирался еще что-то сказать, однако с ближних нар склонился к
столу Зяма Калаянов, улыбнулся культработнику и спрыгнул на пол. Раскинув
руки, он прошелся петухом вокруг гостя, громко объявил сиплым голосом:
- Вальс-чечетка с храпом на животе! Начали!
Куды идешь?! Куды идешь?!
Куды шкандыбаешь?!
В горком-за пайком!
Хиба ж ты не знаешь?!
- В БУРе шесть раз бацал на "бис".
- А без храпа и без слов можно? - спросил Сережа Любимов. - Просто
вальс-чечетка в исполнении члена передовой бригады...
- Обворовываете искусство! Весь смак в хр