я Барабулько.
- Будет вам, гражданин начальник, - успокоил его Иосиф Гнатюк, - мы
порядок не нарушаем.
- Я что? Я ничего. Руководство может подумать...
- Руководство уже подумало, сказало: "Вин не виновен!"
Фунт молчал. Почти уже целый час смотрел в одну точку и слушал
невыразительный, без всякого живого чувства рассказ пожилого вора
Сосульки, который по полной своей старческой изношенности возвратился с
Золотинки на Крученый после двухлетнего отсутствия.
Известно было - возвращаются с гиблого места лишь раскаявшиеся да вот
такие не пригодные к общественному труду крахи с готовым билетом на Тот
Свет. Других не выпускали, выносить-выносили, но с обязательной дыркой во
лбу и вперед ногами.
День уже позевывал, тянулся к вечеру, кутаясь в спокойные, длинные
сумерки.
Зэки сидели рядышком на низкой скамейке, прислонив спины к нагретой
майским солнышком стене. Один молчал с полным ко всему безразличием, а
другой полушепотом изливал душу, по-стариковски незлобно и занудливо.
Временами его рассказ прерывался. Он закусывал золотыми зубами нижнюю
губу, качал грязной головой, глядя на Граматчикова:
- Смотрю: вроде бы - ты! В то ж время подменный какой-то. Чужой. Да...
нехорошо получилось. У нас тоже шибко хорошего мало было. Должно,
наполовину в первую зиму вымерли. Сторожа наши за все пулей расчет вели.
Мы их тоже сокращали, но не в том количестзе.
Перезимовали худо-бедно. Потесней бы жить, покрепче вору за вора
держаться. Куды ж там?! Пожаловал этапчик с Широкого, в ем - полный
комплект беспредела.
Как полагается - резня началась. Ментам такое мероприятие на руку,
плановое оно. Усмирить не успели тех лихих людишек, за своих принялись.
Ржанникова знал?
Фунт кивнул, склонив вбок изувеченную шею, а после снова преклонил
стриженный тупыми ножницами затылок к серым теплым доскам.
- Дружил он с Конотопом. Кажись - хохол, но определенно трудно сказать.
Прыщеватый такой, злой.
Грех и порок в нем сошлись родными братьями. Кто прознался за его сучье
прошлое, ума не приложу. Сдается мне-с Ванино за ним характеристика пришла.
Взяли мальца без хипиша при картежных делах, допросили чин по чину,
приговор вынесли. Сидит, буркалы выкатил, немой, будто пень. Повели
кончать в баню.
Я еще пожалел стервеца, зарезать хотели. Ну да там такие исполнители
были: пока до живого доберутся - вымучают человека. Давай, говорю, повесим
паренька.
Хряк рылом закрутил, но потом согласие дал - повесить. Петля - орудие
проверенное. Ею святых на Соловках кончали, чтоб кровя не пускать. Как ни
кровожадны большевички были, а святой крови стеснялись...
- Гони больше-"стеснялись"! - пробурчал с ухмылкой Фунт.
- А чо?! - возмутился Сосулька. - Не все ж они из бандитов. Мужики
обыкновенные среди них тоже встречались. Со мной сидел один на пересылке,
человек - человеком. Да и Гаранин в Пасху не расстреливал.
- Рассказывай! - перебил Граматчиков.
Сосулька шмыгнул тонким носом, улыбнулся закатному краешку солнышка,
уплывающему за горбатую спину сиреневого хребта.
- Глянь, Фунтюша, какая красота на свете живет!
В одном человеке ее нету. Ну, так доскажу. Приладили мы веревку в
надежной балочке. Подвел я напоследок к двери сучонка и говорю: "Поклонись
свету белому, когда теперь увидишь".
- Жалостливый ты человек, Сосулька...
- Ты дале слушай. Он, падла, белей снега, но улыбается и кричит,
совестью сучьей клянется - Жора одного с ним сучьего племени. Петля - на
шее. Р
- Будет вам, гражданин начальник, - успокоил его Иосиф Гнатюк, - мы
порядок не нарушаем.
- Я что? Я ничего. Руководство может подумать...
- Руководство уже подумало, сказало: "Вин не виновен!"
Фунт молчал. Почти уже целый час смотрел в одну точку и слушал
невыразительный, без всякого живого чувства рассказ пожилого вора
Сосульки, который по полной своей старческой изношенности возвратился с
Золотинки на Крученый после двухлетнего отсутствия.
Известно было - возвращаются с гиблого места лишь раскаявшиеся да вот
такие не пригодные к общественному труду крахи с готовым билетом на Тот
Свет. Других не выпускали, выносить-выносили, но с обязательной дыркой во
лбу и вперед ногами.
День уже позевывал, тянулся к вечеру, кутаясь в спокойные, длинные
сумерки.
Зэки сидели рядышком на низкой скамейке, прислонив спины к нагретой
майским солнышком стене. Один молчал с полным ко всему безразличием, а
другой полушепотом изливал душу, по-стариковски незлобно и занудливо.
Временами его рассказ прерывался. Он закусывал золотыми зубами нижнюю
губу, качал грязной головой, глядя на Граматчикова:
- Смотрю: вроде бы - ты! В то ж время подменный какой-то. Чужой. Да...
нехорошо получилось. У нас тоже шибко хорошего мало было. Должно,
наполовину в первую зиму вымерли. Сторожа наши за все пулей расчет вели.
Мы их тоже сокращали, но не в том количестзе.
Перезимовали худо-бедно. Потесней бы жить, покрепче вору за вора
держаться. Куды ж там?! Пожаловал этапчик с Широкого, в ем - полный
комплект беспредела.
Как полагается - резня началась. Ментам такое мероприятие на руку,
плановое оно. Усмирить не успели тех лихих людишек, за своих принялись.
Ржанникова знал?
Фунт кивнул, склонив вбок изувеченную шею, а после снова преклонил
стриженный тупыми ножницами затылок к серым теплым доскам.
- Дружил он с Конотопом. Кажись - хохол, но определенно трудно сказать.
Прыщеватый такой, злой.
Грех и порок в нем сошлись родными братьями. Кто прознался за его сучье
прошлое, ума не приложу. Сдается мне-с Ванино за ним характеристика пришла.
Взяли мальца без хипиша при картежных делах, допросили чин по чину,
приговор вынесли. Сидит, буркалы выкатил, немой, будто пень. Повели
кончать в баню.
Я еще пожалел стервеца, зарезать хотели. Ну да там такие исполнители
были: пока до живого доберутся - вымучают человека. Давай, говорю, повесим
паренька.
Хряк рылом закрутил, но потом согласие дал - повесить. Петля - орудие
проверенное. Ею святых на Соловках кончали, чтоб кровя не пускать. Как ни
кровожадны большевички были, а святой крови стеснялись...
- Гони больше-"стеснялись"! - пробурчал с ухмылкой Фунт.
- А чо?! - возмутился Сосулька. - Не все ж они из бандитов. Мужики
обыкновенные среди них тоже встречались. Со мной сидел один на пересылке,
человек - человеком. Да и Гаранин в Пасху не расстреливал.
- Рассказывай! - перебил Граматчиков.
Сосулька шмыгнул тонким носом, улыбнулся закатному краешку солнышка,
уплывающему за горбатую спину сиреневого хребта.
- Глянь, Фунтюша, какая красота на свете живет!
В одном человеке ее нету. Ну, так доскажу. Приладили мы веревку в
надежной балочке. Подвел я напоследок к двери сучонка и говорю: "Поклонись
свету белому, когда теперь увидишь".
- Жалостливый ты человек, Сосулька...
- Ты дале слушай. Он, падла, белей снега, но улыбается и кричит,
совестью сучьей клянется - Жора одного с ним сучьего племени. Петля - на
шее. Р