ону явится новый начальник
участка. Вольняшка Он на материке засадил полторы штуки директору дома
культуры. Должок на меня перевели...
Упоров пожал плечами, но промолчал. Что тут скажешь - Никанор
Евстафьевич свое отработает.
- Заключенный Упоров - подъем! Быстро! Быстро!
Зэк сел на нары, прислонившись спиной к стене, из щелей которой торчали
пучки сухого мха. Кричал старшина. Настоящий. Вадим встречал его в штабе.
Сытого, но какого-то не очень приметного или слишком будничного. Он еще
подумал: "С такой рожей вору хорошо - на всех похож". Старшина тогда сидел
в комнате связи и срезал с розового мизинца на ноге мозоль опасной
бритвой. Потому и запомнил.
Упоров вытер сонные губы и спросил:
- В чем дело, начальник?! Я вас не приглашал.
- Одевайся, Упоров. Некогда!
Старшина ему все больше не нравился. Ночные затеи, должно быть, не
нравятся никому. Поднимают, волокут неизвестно куда. Утром будет чай с
хлебом, может, горбушка попадет - о горбушке мечтают все. Сегодня
непременно будет горбушка, а старшина к доброму не уведет. Вон рожа какая
бдительная. Карацупа!
Твой рот мою пайку съел. Нет, на такое лучше не подписываться. Лучше
резину потянуть, глядишь, чего и скажет по делу.
- Вот что, гражданин начальник, пока не скажешь, зачем зовут, не пойду.
Вызывай наряд.
- Мент с утра - это к дождю, - просипел снизу Зяма Калаянов.
- В комендатуру зовут. Ясно?!
- Не будите людей, старшина, - Ольховский натянул на голову одеяло, -
придут, нашумят!
- Сучьи рожи, - подпел ему Зяма.
- Как ты сказал, мразь обрезанная?! Это я сучья рожа?!
- Извините - оговорился. Вы, конечно же, из блатных будете.
- Оставь его, - прикрикнул на Калаянова Упоров, натягивая сапоги. -
Ираклий, если задержусь - веди бригаду на развод. Пока, ребята!
- Вадим Сергеевич, не поленись, выясни, из каких старшина будет. Може,
он политический и тащит вас к анархистам?
- Ты крыльцо почини. Вернусь - проверю!
- Господи! Неужели вернется?!
...Люди шагали в темноте. Спина старшины колыхалась перед глазами
большим сбитым комом, над которым мотыльками порхали два белых уха.
За вахтой его уже конвоировали автоматчики. Сапоги солдат рубили тишину
ночи, выбивая из серой, похожей на старую, застиранную рубаху дороги
серебристую в лунном свете пыль. Травы вдоль дороги были охвачены
стеклянным трепетом предчувствия утра. Он слышал их голоса и видел впереди
тоненькую, как ниточку, полоску открывающегося утра. Ему почти хорошо...
- Заключенный Упоров!
Старший лейтенант ткнул в грудь пальцем. Весь он какой-то злой и
нервный, как отставший от поезда пассажир.
- Не надо на меня кричать, гражданин начальник.
Я еще ни в чем не провинился!
Лейтенант скрипит зубами и кричит еще громче:
- Заткнись, мерзавец! Руки - за спину! Вперед и без фокусов!
Перед ним распахнулись дверцы "воронка", а старший лейтенант с
поразительной ловкостью застегнул на запястьях наручники.
"У них все идет хорошо", - успел подумать он, прежде чем его поймали за
лицо и ударили сапогом по позвоночнику. На заломленных к голове руках
втащили в "воронок", там лицом о железный пол - шмяк! Еще один пинок, на
этот раз в бок, и поехали.
Сознание он не потерял, но на всякий случай затаился, чтобы
осмотреться. Машину подбрасывает на ухабах, а руки - за спиной, и смягчить
удары о железный пол сложно.
- Чой-то он лежит? - спросил рядышком глухой, невыразительный голос. -
Должно, привычный, а может
участка. Вольняшка Он на материке засадил полторы штуки директору дома
культуры. Должок на меня перевели...
Упоров пожал плечами, но промолчал. Что тут скажешь - Никанор
Евстафьевич свое отработает.
- Заключенный Упоров - подъем! Быстро! Быстро!
Зэк сел на нары, прислонившись спиной к стене, из щелей которой торчали
пучки сухого мха. Кричал старшина. Настоящий. Вадим встречал его в штабе.
Сытого, но какого-то не очень приметного или слишком будничного. Он еще
подумал: "С такой рожей вору хорошо - на всех похож". Старшина тогда сидел
в комнате связи и срезал с розового мизинца на ноге мозоль опасной
бритвой. Потому и запомнил.
Упоров вытер сонные губы и спросил:
- В чем дело, начальник?! Я вас не приглашал.
- Одевайся, Упоров. Некогда!
Старшина ему все больше не нравился. Ночные затеи, должно быть, не
нравятся никому. Поднимают, волокут неизвестно куда. Утром будет чай с
хлебом, может, горбушка попадет - о горбушке мечтают все. Сегодня
непременно будет горбушка, а старшина к доброму не уведет. Вон рожа какая
бдительная. Карацупа!
Твой рот мою пайку съел. Нет, на такое лучше не подписываться. Лучше
резину потянуть, глядишь, чего и скажет по делу.
- Вот что, гражданин начальник, пока не скажешь, зачем зовут, не пойду.
Вызывай наряд.
- Мент с утра - это к дождю, - просипел снизу Зяма Калаянов.
- В комендатуру зовут. Ясно?!
- Не будите людей, старшина, - Ольховский натянул на голову одеяло, -
придут, нашумят!
- Сучьи рожи, - подпел ему Зяма.
- Как ты сказал, мразь обрезанная?! Это я сучья рожа?!
- Извините - оговорился. Вы, конечно же, из блатных будете.
- Оставь его, - прикрикнул на Калаянова Упоров, натягивая сапоги. -
Ираклий, если задержусь - веди бригаду на развод. Пока, ребята!
- Вадим Сергеевич, не поленись, выясни, из каких старшина будет. Може,
он политический и тащит вас к анархистам?
- Ты крыльцо почини. Вернусь - проверю!
- Господи! Неужели вернется?!
...Люди шагали в темноте. Спина старшины колыхалась перед глазами
большим сбитым комом, над которым мотыльками порхали два белых уха.
За вахтой его уже конвоировали автоматчики. Сапоги солдат рубили тишину
ночи, выбивая из серой, похожей на старую, застиранную рубаху дороги
серебристую в лунном свете пыль. Травы вдоль дороги были охвачены
стеклянным трепетом предчувствия утра. Он слышал их голоса и видел впереди
тоненькую, как ниточку, полоску открывающегося утра. Ему почти хорошо...
- Заключенный Упоров!
Старший лейтенант ткнул в грудь пальцем. Весь он какой-то злой и
нервный, как отставший от поезда пассажир.
- Не надо на меня кричать, гражданин начальник.
Я еще ни в чем не провинился!
Лейтенант скрипит зубами и кричит еще громче:
- Заткнись, мерзавец! Руки - за спину! Вперед и без фокусов!
Перед ним распахнулись дверцы "воронка", а старший лейтенант с
поразительной ловкостью застегнул на запястьях наручники.
"У них все идет хорошо", - успел подумать он, прежде чем его поймали за
лицо и ударили сапогом по позвоночнику. На заломленных к голове руках
втащили в "воронок", там лицом о железный пол - шмяк! Еще один пинок, на
этот раз в бок, и поехали.
Сознание он не потерял, но на всякий случай затаился, чтобы
осмотреться. Машину подбрасывает на ухабах, а руки - за спиной, и смягчить
удары о железный пол сложно.
- Чой-то он лежит? - спросил рядышком глухой, невыразительный голос. -
Должно, привычный, а может