подошел сам, дулом пистолета поднял надвинутую на
глаза шапку. Что уж он там в них увидел, неизвестно. Но смотрел с
сожалением^ как если бы выжил по его собственной вине.
- Вот вы, двое, - на этот раз ствол пистолета указал на двух
бандеровцев, - ведите труп в зону. Там разберемся.
Через два месяца Евлампий Граматчиков выписался из больницы, после чего
пришел на сходку, чтобы оповестить всех о своем отречении.
В бараке воцарилась тишина, стоящие по бокам бывшего вора исполнители
скрестили на груди безработные руки.
- Прощай, Евлампий! - сказал Дьяк, провожая строгими глазами
целованного смертью человека. Тот поклонился сходке, прошел сквозь
молчание своих лихих товарищей, и сам Львов распахнул перед ним двери.
...В бригаду Фунта взяли за его золотые руки, которые могли оживить
любой механизм и отличались неимоверной силой.
Сейчас в руке был зажат нож, с ним Граматчиков направлялся к теплушке.
Фунт поднялся на нижнюю ступеньку крыльца и стал одного роста со
стоящим на крыльце Дьяком.
Они смотрят друг на друга, но бригадир видит только ядовитую
рассудочность в глазах Никанора Евстафьевича.
"Скорее всего, он проткнет Дьяку брюхо, - Вадиму показалось, что в
левом паху его побежала теплая струйка крови из чужой раны вора, - ох, не
ко времени нам такой труп!"
- Семь воров ставили столбы на руднике, Никанор, - произнес Евлампий,
как всегда, вежливо, - они их поставили, ты пришел и сказал: "все
работаете на ментов".
- Да, - подтвердил с рассудительной готовностью Никанор Евстафьевич. -
Сказал. В среду.
- Позавчера они спилили все столбы, вчера троих их кончили. Это сучий
поступок, Никанор.
Дьяк долго всматривался в изуродованное лицо Евламппя с настроением,
которое бывает на пороге тпхой, дружеской улыбки. И улыбнулся он именно
так, спросил:
- Чо приперся, Фунтик, резать меня? Торопись не то сквасишь желание.
Упоров подмигнул Ираклию, и они поймали Граматчикова за локти.
- Беспредела не будет, Евлампий. Хочешь с него получить - уходи.
- Отдай руки, - попросил фунт, не напрягаясь.
Шрамы на лице стали яркие, точно нарисованные кровью, - Не за тем
пришел. Твой нож, Никанор! Ты дарил его моему брательнику.
- Порода у тебя вся воровская: Санька - вор добрый...
- Саньки больше нет. Держи!
Никанор Евстафьевич принял нож левой рукой а правой размашисто
перекрестился фунт смотре ч на него через головы бригадира и Ираклия со
спокойной серьезностью. А когда пошел к полигону, держа голову чуть
внаклон на простреленной шее, Никанор Евстафьевич со вздохом сказал:
- Сам-то неплохой - голова деревянная. Пулю должно быть, не извлекли:
она по мозгам и колотит. На что Ираклий ответил:
- Извини, генацвале, я бы тебя за брата убил.
- Ты не вор, Ираклий, никогда не сумеешь меня угадать.
Он был уже другой, не ехидный, и не злой, а какойто усмиренный,
продолжая говорить в спину удаляющегося Евлампия:
- Ну, как я, грешный, все в себе ниспровергну отпущу от нашего дела
сразу семерых? Они же по несмышлености в стахановцы могли угодить Воры без
воровского достоинства. Так не бывает!
- У тебя слишком много свободного времени Никанор Евстафьевич, - Упоров
не очень скрывал своего сочувствия к Ьвлампию и подчеркивал несогласие с
Дьяком. - Я так думаю: это у тебя от безделья...
Заметно расстроенный Никанор Евстафьевич поморщился, словно от зубной
боли, а после усмехнулся краешком толстых губ:
- И ты-дурак, Вадька. Завтра с уторка в з
глаза шапку. Что уж он там в них увидел, неизвестно. Но смотрел с
сожалением^ как если бы выжил по его собственной вине.
- Вот вы, двое, - на этот раз ствол пистолета указал на двух
бандеровцев, - ведите труп в зону. Там разберемся.
Через два месяца Евлампий Граматчиков выписался из больницы, после чего
пришел на сходку, чтобы оповестить всех о своем отречении.
В бараке воцарилась тишина, стоящие по бокам бывшего вора исполнители
скрестили на груди безработные руки.
- Прощай, Евлампий! - сказал Дьяк, провожая строгими глазами
целованного смертью человека. Тот поклонился сходке, прошел сквозь
молчание своих лихих товарищей, и сам Львов распахнул перед ним двери.
...В бригаду Фунта взяли за его золотые руки, которые могли оживить
любой механизм и отличались неимоверной силой.
Сейчас в руке был зажат нож, с ним Граматчиков направлялся к теплушке.
Фунт поднялся на нижнюю ступеньку крыльца и стал одного роста со
стоящим на крыльце Дьяком.
Они смотрят друг на друга, но бригадир видит только ядовитую
рассудочность в глазах Никанора Евстафьевича.
"Скорее всего, он проткнет Дьяку брюхо, - Вадиму показалось, что в
левом паху его побежала теплая струйка крови из чужой раны вора, - ох, не
ко времени нам такой труп!"
- Семь воров ставили столбы на руднике, Никанор, - произнес Евлампий,
как всегда, вежливо, - они их поставили, ты пришел и сказал: "все
работаете на ментов".
- Да, - подтвердил с рассудительной готовностью Никанор Евстафьевич. -
Сказал. В среду.
- Позавчера они спилили все столбы, вчера троих их кончили. Это сучий
поступок, Никанор.
Дьяк долго всматривался в изуродованное лицо Евламппя с настроением,
которое бывает на пороге тпхой, дружеской улыбки. И улыбнулся он именно
так, спросил:
- Чо приперся, Фунтик, резать меня? Торопись не то сквасишь желание.
Упоров подмигнул Ираклию, и они поймали Граматчикова за локти.
- Беспредела не будет, Евлампий. Хочешь с него получить - уходи.
- Отдай руки, - попросил фунт, не напрягаясь.
Шрамы на лице стали яркие, точно нарисованные кровью, - Не за тем
пришел. Твой нож, Никанор! Ты дарил его моему брательнику.
- Порода у тебя вся воровская: Санька - вор добрый...
- Саньки больше нет. Держи!
Никанор Евстафьевич принял нож левой рукой а правой размашисто
перекрестился фунт смотре ч на него через головы бригадира и Ираклия со
спокойной серьезностью. А когда пошел к полигону, держа голову чуть
внаклон на простреленной шее, Никанор Евстафьевич со вздохом сказал:
- Сам-то неплохой - голова деревянная. Пулю должно быть, не извлекли:
она по мозгам и колотит. На что Ираклий ответил:
- Извини, генацвале, я бы тебя за брата убил.
- Ты не вор, Ираклий, никогда не сумеешь меня угадать.
Он был уже другой, не ехидный, и не злой, а какойто усмиренный,
продолжая говорить в спину удаляющегося Евлампия:
- Ну, как я, грешный, все в себе ниспровергну отпущу от нашего дела
сразу семерых? Они же по несмышлености в стахановцы могли угодить Воры без
воровского достоинства. Так не бывает!
- У тебя слишком много свободного времени Никанор Евстафьевич, - Упоров
не очень скрывал своего сочувствия к Ьвлампию и подчеркивал несогласие с
Дьяком. - Я так думаю: это у тебя от безделья...
Заметно расстроенный Никанор Евстафьевич поморщился, словно от зубной
боли, а после усмехнулся краешком толстых губ:
- И ты-дурак, Вадька. Завтра с уторка в з