хание утра. Инопа ему казалось -
мир говорит с ним восторженным голосом крылатых пришельцев, парит на их
легких крыльях, чтобы обнаружить свое настоящее существование, а тот,
грубый мир, что терзает его душу, роет землю .и гноит за проволокой
миллионы люден - ненастоящий, придуманный пьяным, злым гением
коллективного разума бесов, которые живут без ясной цели, одурманенные
животным желанием идти встречь миропорядку.
Робкий свет разбавил темноту "воронка", зрение уже различало лица
спутников: одно тяжелое, с трудными мыслями в слегка выпуклых глазах,
другое покрыто глубокими морщинами, придающими лицу неудачника некоторую
степенность.
- Слышь-ка, Фартовый, ты на чем раскрутился?
- Еще не знаю...
- Тогда серьезно!
Напоминание о собсчвенной судьбе, разрушило наладившийся было покой. От
догадок и предположений заломило виски, еще немного брала зависть к
определившимся собеседникам. Люди при деле. Тюрьма для них что-то вроде
общественного порицания за' разгильдяйство и плохую работу. Никакой тебе
душевной суеты или раздвоения, просто живут свою цельную грешную жизнь,
которая по вынесении приговора становится материально беднее. У тебя
же-одни сложности.
Всегда были, всегда есть. Словно ты - машина для их производства. С ума
сойти можно!
Упоров, ничего другого ему не оставалось, попытался рассуждать о
чем-нибудь другом, не безнадежном.
Ведь вроте дело ладилось, даже присланный из Москвы инспектор улетел
всем довольный. Дьяк, и тот ему, балбесу, приглянулся! Инспектор спросил:
- Почему не работаешь?!
Вор, глазом не моргнув:
- Хвораю, гражданин начальник. Занимаюсь уборкой помещения.
Петр Мокеевич оглядел приятного на вид каторжанина, довольный его
ответом, объявил смущенной свите:
- Сознание у человека работает. Это хорошо!
И опять процитировал Ленина. Серякин не мог вспомнить, что он говорил
капитану. Спецуполномоченному в тот момент не до Владимира Ильича было.
Ладилось вроде... Тут на тебе-мордой о железный пол, и вся игра поперла
втемную!
Дверцы "воронка" распахнулись в ограде тюрьмы.
В узком небеленом коридоре их обыскали. Лейтенант забрал блокнот и
авторучку. В журнал регистрации внес только блокнот.
"Шакал поганый!" - подумал о нем зэк, однако бузу не поднял.
- Упорова - в третий кабинет, к Морабели, - говорит лейтенант, рисуя на
полях журнала золотым пером авторучки забавных чертиков. Судя по
довольному выражению лица, она ему понравилась.
- Браслеты снимать? - интересуется, приподнимаясь с лавки, сонный
старшина.
- Полковник сам решит. Веди!
- Кругом! Шагай "прямо!
Гниловато-приторный запах тюрьмы вызывает тошноту. Кажется, все здесь
обмазано прогорклым человеческим жиром и потом покойников. Скользкое,
болезненное ощущение сомкнувшегося на душе замка мешает сосредоточиться.
Тело уже покрыто испариной, пропитано тюремной тухлятиной, а лагерь
вспоминается санаторием ЦК КПСС, куда он однажды провожал с танцев
работающую там'повариху. Шикарно'!
- Здравствуйте, заключенный Упоров!
Полковник поднял большие кровянистые глаза в мягком обрамлении дряблой
кожи. Он постарел какойто серой старостью, как стареет мнительный пациент,
на которого плохо посмотрел лечащий врач.
- Здравствуйте, гражданин начальник!
- Старшина, снимите наручники. Можете быть свободны.
Старшина вышел, но полковник продолжал молчать.
Дымок зажатой в волосатой ладони папиросы печально тянется к
засиженному мухами низкому потолк
мир говорит с ним восторженным голосом крылатых пришельцев, парит на их
легких крыльях, чтобы обнаружить свое настоящее существование, а тот,
грубый мир, что терзает его душу, роет землю .и гноит за проволокой
миллионы люден - ненастоящий, придуманный пьяным, злым гением
коллективного разума бесов, которые живут без ясной цели, одурманенные
животным желанием идти встречь миропорядку.
Робкий свет разбавил темноту "воронка", зрение уже различало лица
спутников: одно тяжелое, с трудными мыслями в слегка выпуклых глазах,
другое покрыто глубокими морщинами, придающими лицу неудачника некоторую
степенность.
- Слышь-ка, Фартовый, ты на чем раскрутился?
- Еще не знаю...
- Тогда серьезно!
Напоминание о собсчвенной судьбе, разрушило наладившийся было покой. От
догадок и предположений заломило виски, еще немного брала зависть к
определившимся собеседникам. Люди при деле. Тюрьма для них что-то вроде
общественного порицания за' разгильдяйство и плохую работу. Никакой тебе
душевной суеты или раздвоения, просто живут свою цельную грешную жизнь,
которая по вынесении приговора становится материально беднее. У тебя
же-одни сложности.
Всегда были, всегда есть. Словно ты - машина для их производства. С ума
сойти можно!
Упоров, ничего другого ему не оставалось, попытался рассуждать о
чем-нибудь другом, не безнадежном.
Ведь вроте дело ладилось, даже присланный из Москвы инспектор улетел
всем довольный. Дьяк, и тот ему, балбесу, приглянулся! Инспектор спросил:
- Почему не работаешь?!
Вор, глазом не моргнув:
- Хвораю, гражданин начальник. Занимаюсь уборкой помещения.
Петр Мокеевич оглядел приятного на вид каторжанина, довольный его
ответом, объявил смущенной свите:
- Сознание у человека работает. Это хорошо!
И опять процитировал Ленина. Серякин не мог вспомнить, что он говорил
капитану. Спецуполномоченному в тот момент не до Владимира Ильича было.
Ладилось вроде... Тут на тебе-мордой о железный пол, и вся игра поперла
втемную!
Дверцы "воронка" распахнулись в ограде тюрьмы.
В узком небеленом коридоре их обыскали. Лейтенант забрал блокнот и
авторучку. В журнал регистрации внес только блокнот.
"Шакал поганый!" - подумал о нем зэк, однако бузу не поднял.
- Упорова - в третий кабинет, к Морабели, - говорит лейтенант, рисуя на
полях журнала золотым пером авторучки забавных чертиков. Судя по
довольному выражению лица, она ему понравилась.
- Браслеты снимать? - интересуется, приподнимаясь с лавки, сонный
старшина.
- Полковник сам решит. Веди!
- Кругом! Шагай "прямо!
Гниловато-приторный запах тюрьмы вызывает тошноту. Кажется, все здесь
обмазано прогорклым человеческим жиром и потом покойников. Скользкое,
болезненное ощущение сомкнувшегося на душе замка мешает сосредоточиться.
Тело уже покрыто испариной, пропитано тюремной тухлятиной, а лагерь
вспоминается санаторием ЦК КПСС, куда он однажды провожал с танцев
работающую там'повариху. Шикарно'!
- Здравствуйте, заключенный Упоров!
Полковник поднял большие кровянистые глаза в мягком обрамлении дряблой
кожи. Он постарел какойто серой старостью, как стареет мнительный пациент,
на которого плохо посмотрел лечащий врач.
- Здравствуйте, гражданин начальник!
- Старшина, снимите наручники. Можете быть свободны.
Старшина вышел, но полковник продолжал молчать.
Дымок зажатой в волосатой ладони папиросы печально тянется к
засиженному мухами низкому потолк