ко по крови. Подошвы кирзовых
сапог едва касаются земли, от чего создается впечатление почти нереальной
воздушности передвижения.
Уже когда зэк стоит на подножке кабины, Упоров вспоминает, что Ираклий
тоже видел во сне черную свечу, перед тем как по ходатайству рода Церетели
Берия заменил ему высшую меру наказания на четверть века каторжных работ.
"Знаешь, - говорил он, не поднимая длинных ресниц, - она стояла передо
мной всю ночь, а загорелась только под утро. Черную свечу зажег черный
человек.
Я остался жить. И живу несветло..."
"Ты зажег свою свечу сам, но тоже живешь несветло. Ее нельзя покрасить
в белый цвет: пламя останется черным. А белые свечи так беспомощны... они
похожи на детей, которых следует беречь, защищать до конца жизни. Такое
долгое, долгое детство. Сейчас что-то должно произойти!"
...Потом из кабины выпрыгнул Гарик Кламбоцкий.
Он сделал это, как положено цирковому артисту, крутнув сальто над
грудой корявых, обглоданных жадным ветром корней.
Бульдозер развернулся куда быстрее, чем это делал Кламбоцкий, не теряя
инерции, пошел вдоль кромки полигона, подхватывая ножом отвала подтаявшие
торфа. Нож срезал дерн у подножия громадного валуна, подтолкнул его так
осторожно, что валун плавно покатился по едва заметному склону.
- Мастер! - похвалил инспектор. - Надо всех князей пропустить через
зону и научить работать. Мысль?
Ему никто не ответил, потому в что в это время бульдозер поднял отвал,
соблюдая предельную осторожность, перевалил борт полигона н покатил прямо
па начальство...
Серякин бросил взгляд к Упорову. Тот заметил его вопрос, ничего,
однако, не ответил,' продолжая смотреть в сторону ревущей машины. Угроза
возникла неожиданно, точно летняя гроза, упавшая на землю с еще недавно
сияющего неба. Из-под гусениц ударил плотный град камней, ссекая хрупкую
прошлогоднюю полынь. Стоящим в куче людям оставались секунды на то, чтобы
увидеть, понять, защититься. Никто", кроме капитана Серякина, ими не
воспользовался. Капитан - он всегда не доверял кавказцам - успел сунуть
руку в коричневую щель кобуры. Мушка ТТ нашла головуИраклия за замызганным
грязью стеклом, разделила прямой черточкой тонкую переносицу князя в тот
момент, когда он осадил грохочущую машину...
Бульдозер подался вперед, с натягом потянулся за скрипом рессор, нехотя
остановился. Ираклий сделал вид, что не замечает изготовившегося капитана,
дружески улыбнулся Упорову.
- Что еще будем показывать, Вадик?
- Ничего. Спасибо, Ираклий. Впрочем, обожди. Покажи фокус.
Бригадир прикинул расстояние и подумал:
"Этот дикарь сумел бы раздавить нас даже с простреленной башкой. И ты
мог оказаться в одной каше с чекистами. Интересно, что бы сказал Дьяк?"
У потерявшего дар речи испектора мелко вздрагивал остренький кадык на
вялой шее. Наблюдая за ним, бригадир додумал ответ за Никанора
Евстафьевича: "Дьяк бы сказал: "Сука, умереть не мог по-человечески! Лучше
бы в говне утопился!"
Затем все ждут, пока Серякин спрячет пистолет, вынет из подмышки журнал
учета горных работ и бросит его перед бульдозером. Машина зашевелилась,
медленно подалась назад. Дочкин отступил в сторону, инспектор, сохраняя на
лице тень жалкой улыбки, последовал за ним. Остальные остались стоять на
прежнем месте.
Отвал клюнул вниз, замер у самой земли, уверенно двинув зазубренное
жало ножа вперед, перевернул картонную обложку журнала.
- Есть намерение пожать вам руку, бригадир.
Рука инспектора была
сапог едва касаются земли, от чего создается впечатление почти нереальной
воздушности передвижения.
Уже когда зэк стоит на подножке кабины, Упоров вспоминает, что Ираклий
тоже видел во сне черную свечу, перед тем как по ходатайству рода Церетели
Берия заменил ему высшую меру наказания на четверть века каторжных работ.
"Знаешь, - говорил он, не поднимая длинных ресниц, - она стояла передо
мной всю ночь, а загорелась только под утро. Черную свечу зажег черный
человек.
Я остался жить. И живу несветло..."
"Ты зажег свою свечу сам, но тоже живешь несветло. Ее нельзя покрасить
в белый цвет: пламя останется черным. А белые свечи так беспомощны... они
похожи на детей, которых следует беречь, защищать до конца жизни. Такое
долгое, долгое детство. Сейчас что-то должно произойти!"
...Потом из кабины выпрыгнул Гарик Кламбоцкий.
Он сделал это, как положено цирковому артисту, крутнув сальто над
грудой корявых, обглоданных жадным ветром корней.
Бульдозер развернулся куда быстрее, чем это делал Кламбоцкий, не теряя
инерции, пошел вдоль кромки полигона, подхватывая ножом отвала подтаявшие
торфа. Нож срезал дерн у подножия громадного валуна, подтолкнул его так
осторожно, что валун плавно покатился по едва заметному склону.
- Мастер! - похвалил инспектор. - Надо всех князей пропустить через
зону и научить работать. Мысль?
Ему никто не ответил, потому в что в это время бульдозер поднял отвал,
соблюдая предельную осторожность, перевалил борт полигона н покатил прямо
па начальство...
Серякин бросил взгляд к Упорову. Тот заметил его вопрос, ничего,
однако, не ответил,' продолжая смотреть в сторону ревущей машины. Угроза
возникла неожиданно, точно летняя гроза, упавшая на землю с еще недавно
сияющего неба. Из-под гусениц ударил плотный град камней, ссекая хрупкую
прошлогоднюю полынь. Стоящим в куче людям оставались секунды на то, чтобы
увидеть, понять, защититься. Никто", кроме капитана Серякина, ими не
воспользовался. Капитан - он всегда не доверял кавказцам - успел сунуть
руку в коричневую щель кобуры. Мушка ТТ нашла головуИраклия за замызганным
грязью стеклом, разделила прямой черточкой тонкую переносицу князя в тот
момент, когда он осадил грохочущую машину...
Бульдозер подался вперед, с натягом потянулся за скрипом рессор, нехотя
остановился. Ираклий сделал вид, что не замечает изготовившегося капитана,
дружески улыбнулся Упорову.
- Что еще будем показывать, Вадик?
- Ничего. Спасибо, Ираклий. Впрочем, обожди. Покажи фокус.
Бригадир прикинул расстояние и подумал:
"Этот дикарь сумел бы раздавить нас даже с простреленной башкой. И ты
мог оказаться в одной каше с чекистами. Интересно, что бы сказал Дьяк?"
У потерявшего дар речи испектора мелко вздрагивал остренький кадык на
вялой шее. Наблюдая за ним, бригадир додумал ответ за Никанора
Евстафьевича: "Дьяк бы сказал: "Сука, умереть не мог по-человечески! Лучше
бы в говне утопился!"
Затем все ждут, пока Серякин спрячет пистолет, вынет из подмышки журнал
учета горных работ и бросит его перед бульдозером. Машина зашевелилась,
медленно подалась назад. Дочкин отступил в сторону, инспектор, сохраняя на
лице тень жалкой улыбки, последовал за ним. Остальные остались стоять на
прежнем месте.
Отвал клюнул вниз, замер у самой земли, уверенно двинув зазубренное
жало ножа вперед, перевернул картонную обложку журнала.
- Есть намерение пожать вам руку, бригадир.
Рука инспектора была