бразованию, - весомо произнес зэк. - Много лет
работал в государственном партийном
архиве. Защитил докторскую, полшага оставалось до членкорства... и
несколько ослепленный успехами, дорогой... Простите, не знаю вашего имени.
- Вадим он, - нетерпеливо заерзал Дьяк. - Я ж тебя просил, Соломончик,
не понтуйся. Говори по делу!
- Хорошо, хорошо, Нпканор Евстафьевич. Так вот, писал выступления
виднейшим государственным деятелям. Естественно-общался, беседовал.
Он попробовал мед, закрыл от удовольствия глаза, причмокнув мокроватыми
губами:
- Божественно! Eщe раз простите за вольность, но это действительно
великолепно! В свое время, будучи студентом, пивал чаи у самого Емели
Ярославского. Мед был хуже. Емеля меня ценил, предрекал большое будущее.
- Четвертак! - хохотнул Никанор Евстафьевич. - А дали только полтора
червонца. Обманул тебя твой корешок.
- Академик, - выдохнул с какой-то безнадежностью Соломончик. - Биограф
Владимира Ильича, но... мне грустно это констатировать, дорогой Вадим:
академик был бо-о-о-льшой подлец! Многие из представителей "ленинской
гвардии", с которыми встречался ваш покорный слуга, оказывались при
ближайшем рассмотрении людьми порочными от мысли до действий. Трусливыми,
а потому жестокими и, уж конечно, ограниченными. Ну, разве что Троцкий...
Голос пожевал нижнюю губу, словно пробуя Троцкого на ркус, решительно
тряхнул головой:
- Да, пожалуй, Троцкий был не таким, как все.
В нем билась живая идея революционного фанатика, ради которой он был
готов пожертвовать всем.
- Но только не собой, - поправил Голоса Никанор. - Кому ж такая идея
нужна, коли тебя ж она и сгубит?!
- А Ленин? - спросил заинтересованный Упоров, краешком глаза заметив,
как обосанился, будто прокурор перед последним словом, Дьяк.
- Владимир Ильич... Лично встречаться не довелось - молод. Одно могу
сказать после прочитанного, услышанного от его соратников,
прочувствованного, особенно в Бутырках: Ленин - не выбор истории, он -
выбор определенной группы людей, стремившейся к власти.
Все-таки Ульянов для русского человека, бегущего грабить свою страну,
предпочтительней, нежели Губельман
или Джугашвили. Позднее он будет готов принять любое: татарское,
еврейское, грузинское или азербайджанское иго. Допустим, собралось
Политбюро и выбрало вашего покорного слугу, то есть меня, Генеральным
секретарем. Кто будет возражать?
- Я не буду. Только ты, Соломончик, непременно издай указ, по которому
сук официально можно вешать, - Дьяк от удовольствия потер руками. -
Здорово ты придумал! Генеральный секретарь! А чо думаешь, Валим, у нас в
России такое случиться могет!
- Вполне, и никто не будет возражать, если это выгодно партии. Она
назначила Владимира Ильича вождем, зная-он не сказать, чтобы глупенький,
но и не больно умненький. А главное-больной, и его можно будет убрать без
лишних хлопот. Понимаете, Вадик...
Соломон хотел забраться столовой ложкой в банку с медом, но бдительный
Дьяк прикрыл ее ладонью:
- Будя, Голос. Не мародерствуй!
- Извините, Никанор Евстафьевич. На чем же я остановился? Ах, да, это
была революция посредственностей, поддержанная посредственностями, которых
в мире больше, чем людей способных. Каждый из них рассчитывал получить
столько, сколько заслуживала иметь выдающаяся личность. Попросту говоря -
взять! Местечковьге евреи с пистолетиками, вечно пьяные русские с
винтовками шли за ограниченными, каждой власти и насилия самовыдвиженц
работал в государственном партийном
архиве. Защитил докторскую, полшага оставалось до членкорства... и
несколько ослепленный успехами, дорогой... Простите, не знаю вашего имени.
- Вадим он, - нетерпеливо заерзал Дьяк. - Я ж тебя просил, Соломончик,
не понтуйся. Говори по делу!
- Хорошо, хорошо, Нпканор Евстафьевич. Так вот, писал выступления
виднейшим государственным деятелям. Естественно-общался, беседовал.
Он попробовал мед, закрыл от удовольствия глаза, причмокнув мокроватыми
губами:
- Божественно! Eщe раз простите за вольность, но это действительно
великолепно! В свое время, будучи студентом, пивал чаи у самого Емели
Ярославского. Мед был хуже. Емеля меня ценил, предрекал большое будущее.
- Четвертак! - хохотнул Никанор Евстафьевич. - А дали только полтора
червонца. Обманул тебя твой корешок.
- Академик, - выдохнул с какой-то безнадежностью Соломончик. - Биограф
Владимира Ильича, но... мне грустно это констатировать, дорогой Вадим:
академик был бо-о-о-льшой подлец! Многие из представителей "ленинской
гвардии", с которыми встречался ваш покорный слуга, оказывались при
ближайшем рассмотрении людьми порочными от мысли до действий. Трусливыми,
а потому жестокими и, уж конечно, ограниченными. Ну, разве что Троцкий...
Голос пожевал нижнюю губу, словно пробуя Троцкого на ркус, решительно
тряхнул головой:
- Да, пожалуй, Троцкий был не таким, как все.
В нем билась живая идея революционного фанатика, ради которой он был
готов пожертвовать всем.
- Но только не собой, - поправил Голоса Никанор. - Кому ж такая идея
нужна, коли тебя ж она и сгубит?!
- А Ленин? - спросил заинтересованный Упоров, краешком глаза заметив,
как обосанился, будто прокурор перед последним словом, Дьяк.
- Владимир Ильич... Лично встречаться не довелось - молод. Одно могу
сказать после прочитанного, услышанного от его соратников,
прочувствованного, особенно в Бутырках: Ленин - не выбор истории, он -
выбор определенной группы людей, стремившейся к власти.
Все-таки Ульянов для русского человека, бегущего грабить свою страну,
предпочтительней, нежели Губельман
или Джугашвили. Позднее он будет готов принять любое: татарское,
еврейское, грузинское или азербайджанское иго. Допустим, собралось
Политбюро и выбрало вашего покорного слугу, то есть меня, Генеральным
секретарем. Кто будет возражать?
- Я не буду. Только ты, Соломончик, непременно издай указ, по которому
сук официально можно вешать, - Дьяк от удовольствия потер руками. -
Здорово ты придумал! Генеральный секретарь! А чо думаешь, Валим, у нас в
России такое случиться могет!
- Вполне, и никто не будет возражать, если это выгодно партии. Она
назначила Владимира Ильича вождем, зная-он не сказать, чтобы глупенький,
но и не больно умненький. А главное-больной, и его можно будет убрать без
лишних хлопот. Понимаете, Вадик...
Соломон хотел забраться столовой ложкой в банку с медом, но бдительный
Дьяк прикрыл ее ладонью:
- Будя, Голос. Не мародерствуй!
- Извините, Никанор Евстафьевич. На чем же я остановился? Ах, да, это
была революция посредственностей, поддержанная посредственностями, которых
в мире больше, чем людей способных. Каждый из них рассчитывал получить
столько, сколько заслуживала иметь выдающаяся личность. Попросту говоря -
взять! Местечковьге евреи с пистолетиками, вечно пьяные русские с
винтовками шли за ограниченными, каждой власти и насилия самовыдвиженц