збудил всю зону.
- Кто-то бежать надумал, - -зевнул зэк, у которого в Афинах была
богатая тетка с вызывающе нескромным именем Глория.
- С Крученого только за пулей бегать, - возразил лишившийся правой ноги
зэк. - Верно говорю, Вадим^ Упоров промолчал, прикидываясь спящ;;м.
- Значит, этап пришел, - не унимался грек.
- Вроде бы иностранец, а глупее русского. Ночь!
Какие этапы?!
- Все-то ты знаешь, тебе бы Хрущевым работать.
- Посидишь с мое...
- Мне своего хватает: начать да кончить...
- То-то я смотрю: не успел в зону явиться, сразу в больничку устроился.
Косишь!
Грек смешался, косо взглянув в сторону Упорова, ответил угрожающе тихо:
- Ты что, больше доктора волокешь?
...Собаки лают без передышки, нагнетая тревогу яростью охрипших
голосов. Он все-таки уснул. Неожиданно для себя. Вроде бы ждал, чем
ответит безногий, и вдруг провалился в теплое вязкое болото сна. Когда
открыл глаза, увидел над собой взволнованное лицо медицинской сестры
Донсковой.
Она говорит срывающимся на шепот голосом:
- Спецэтап. Очень серьезно.
Вадим перестает ей улыбаться. Сна-нет. Есть страх, прогнавший
болотистое тепло вместе с забытыми сновидениями. Он закрывает глаза, чтобы
пересилить себя, и задает вопрос уже нормальным голосом:
- У вас есть предложение?
- У меня есть скальпель, на тот случай...
- Знаю. Спасибо, Лена. Держись от меня подальше.
Что тут объяснять?!
Зэк постепенно расставался со снисхождением к себе, и будущее
становилось понятным, как необходимая, жестокая работа.
Сестра еще не покинула палату, а грек приподнялся и спросил:
- Что тебе доложили, гражданин начальник?
- Сучий этап. Все педагоги со стажем, и трюмиловки не избежать.
- Во как повернулося, - прокашлялся одноногий. - До нас добрались...
В конце коридора хлопнула входная дверь, по стонущим доскам загрохотали
тяжелые шаги. Упоров сунул руку под подушку, нащупал ручку большого
хирургического скальпеля, еще подумал о сестре с холодной нежностью, как
думал в побеге о погибшем товарище.
- Прошу соблюдать тишину, - голос Лены просительно вежлив.
Четверо зэков внесли окровавленное тело. Ноги раненого волочатся по
доскам, оставляя темный след.
- Заратиади, - попросила грека сестра. - Уступите свое место.
- Почему я? Самый небритый, что ли?!
- Остальные-после операции...
- Иди ко мне, Борис.
- С тобой опасно. Лучше к безногому: места больше. Подвинься, футболист.
И опять в воздухе плавает запах крови, легкий, но удивительное дело -
он перебивает все более сильное и гнилое. Он - над всем. Очистительно
живой, волнующий, как утренняя прохлада на помойке.
Раненого положили со всей возможной осторожностью, точно он приходился
близким родственником каждому из четырех носильщиков. А потом тот, кто
стоял к Упорову спиной, повернулся и сказал:
- Здравствуй, Вадим! Видишь, как нас...
То был Федор Опенкин. Левая щека Федора вздулась, рукав телогрейки
наискось располосован бритвой, глаза проданной хозяином собаки смотрят с
грустной улыбкой.
- Здравствуй, Федор! - ответил Упоров. - Кого принес?
- Николая Александровича. Ну, артиста. Нешто не признал?! Воров суки
режут, Вадик. Как скот. Отречения не просят, режут, и все тебе тут.
- Николай Александрович жив? - Упоров не хотел знать о воровских
проблемах: у него были своп не лучше.
- Не жилец, это точно. Сонного по хребту Секач топором отоварил. Суки -
они и есть суки.
Из распахн
- Кто-то бежать надумал, - -зевнул зэк, у которого в Афинах была
богатая тетка с вызывающе нескромным именем Глория.
- С Крученого только за пулей бегать, - возразил лишившийся правой ноги
зэк. - Верно говорю, Вадим^ Упоров промолчал, прикидываясь спящ;;м.
- Значит, этап пришел, - не унимался грек.
- Вроде бы иностранец, а глупее русского. Ночь!
Какие этапы?!
- Все-то ты знаешь, тебе бы Хрущевым работать.
- Посидишь с мое...
- Мне своего хватает: начать да кончить...
- То-то я смотрю: не успел в зону явиться, сразу в больничку устроился.
Косишь!
Грек смешался, косо взглянув в сторону Упорова, ответил угрожающе тихо:
- Ты что, больше доктора волокешь?
...Собаки лают без передышки, нагнетая тревогу яростью охрипших
голосов. Он все-таки уснул. Неожиданно для себя. Вроде бы ждал, чем
ответит безногий, и вдруг провалился в теплое вязкое болото сна. Когда
открыл глаза, увидел над собой взволнованное лицо медицинской сестры
Донсковой.
Она говорит срывающимся на шепот голосом:
- Спецэтап. Очень серьезно.
Вадим перестает ей улыбаться. Сна-нет. Есть страх, прогнавший
болотистое тепло вместе с забытыми сновидениями. Он закрывает глаза, чтобы
пересилить себя, и задает вопрос уже нормальным голосом:
- У вас есть предложение?
- У меня есть скальпель, на тот случай...
- Знаю. Спасибо, Лена. Держись от меня подальше.
Что тут объяснять?!
Зэк постепенно расставался со снисхождением к себе, и будущее
становилось понятным, как необходимая, жестокая работа.
Сестра еще не покинула палату, а грек приподнялся и спросил:
- Что тебе доложили, гражданин начальник?
- Сучий этап. Все педагоги со стажем, и трюмиловки не избежать.
- Во как повернулося, - прокашлялся одноногий. - До нас добрались...
В конце коридора хлопнула входная дверь, по стонущим доскам загрохотали
тяжелые шаги. Упоров сунул руку под подушку, нащупал ручку большого
хирургического скальпеля, еще подумал о сестре с холодной нежностью, как
думал в побеге о погибшем товарище.
- Прошу соблюдать тишину, - голос Лены просительно вежлив.
Четверо зэков внесли окровавленное тело. Ноги раненого волочатся по
доскам, оставляя темный след.
- Заратиади, - попросила грека сестра. - Уступите свое место.
- Почему я? Самый небритый, что ли?!
- Остальные-после операции...
- Иди ко мне, Борис.
- С тобой опасно. Лучше к безногому: места больше. Подвинься, футболист.
И опять в воздухе плавает запах крови, легкий, но удивительное дело -
он перебивает все более сильное и гнилое. Он - над всем. Очистительно
живой, волнующий, как утренняя прохлада на помойке.
Раненого положили со всей возможной осторожностью, точно он приходился
близким родственником каждому из четырех носильщиков. А потом тот, кто
стоял к Упорову спиной, повернулся и сказал:
- Здравствуй, Вадим! Видишь, как нас...
То был Федор Опенкин. Левая щека Федора вздулась, рукав телогрейки
наискось располосован бритвой, глаза проданной хозяином собаки смотрят с
грустной улыбкой.
- Здравствуй, Федор! - ответил Упоров. - Кого принес?
- Николая Александровича. Ну, артиста. Нешто не признал?! Воров суки
режут, Вадик. Как скот. Отречения не просят, режут, и все тебе тут.
- Николай Александрович жив? - Упоров не хотел знать о воровских
проблемах: у него были своп не лучше.
- Не жилец, это точно. Сонного по хребту Секач топором отоварил. Суки -
они и есть суки.
Из распахн