о чем-либо
разволновать или удивить, как волнуются и удивляются все нормальные люди.
Никандра был для него загадкой, надо сказать, приятной, ибо в нем
неведомым образом сохранялось то, чему в лагере обычно отводится короткая
жизнь: порядочность знающего цену слова человека. При всей видимой
грубоватости бугор обладал необычайной внутренней пластичностью, смекалкой
делового арестанта, который осторожно зарабатывал зачеты бригаде, имел
приличную отоварку в ларьке, но при этом не обострял отношений с блатным
миром, отдавая ворам их "законную"
долю бригадного труда.
"И все-таки слишком осторожен, - не преминул придраться Упоров,
разглядывая сквозь опущенные ресницы Лысого, - человек без полета. Слишком
земной, и в побег с ним... Он не побежит!"
Последнее открытие отрезвило его, Вадим не обернулся, когда открылась
дверь теплушки. Вошел продрогший Гнус. Переступая через вытянутые ноги,
подошел к бригадиру, поставил перед ним смерзшиеся сапоги Чарли. Никандра
никак не отреагировал, тогда сапоги переместились под ноги к Луке, было
сказано:
- Держи, Кусок! Им сноса нету.
- Это зачем? - спросил Лука, начиная багроветь от непонятного
возмущения.
- Никандра распорядился. Носи, обрубок, радуйся!
Алые языки пламени метались в его бесцветных глазах, 1ю все равно было
видно-он вернул добычу с болью и, уж конечно, без души.
Багрянец заливал шею Кускова. Упоров догадался: что-то сделано не так,
вопреки убеждениям заводного Луки.
- Ты вот что, - зэк старался говорить спокойно, хотя плохо получалось.
- Кони свои, Никандра, забери Кусков хоть и не герой, но три боевых ордена
имеет, помимо шести медалей. Ему принимать подачки от недобитков
баидеровцев не к лицу. Ты это, будь добр, запомни!
Бугор пережил обиду, как должное, не поменяв постного выражения лица.
Он смотрел на Луку беззлобно даже с некоторой долей грусти. Зэки делали
вид будто ничего не происходит, разве что кружка с чифиром чуть замедлила
свой ход по извилистому кругу. Она миновала Упорова, точнее, он ее не
заметил; наблюдал за Ннкандрои, который продолжал разглядывать Луку. Как
взрослый сердобольный человек запущенного беспризорника соображая, чем же
ему помочь... Затем Никандра наклонился, взял хрустящие голяшки в ладонь,
ногой открыл дверцу печкн, бросил сапоги в огонь. Голяшки соазу
выпрямились, а в теплушке запахло горелой резиной
Бугор сказал, пряча душевное неудобствие в равнодушие будничных слов:
- Я иду на вахту подписывать акт. Бригаду поведет Упоров.
"Хорошо, что они не сцепились, - подумал с облегчением Вадим. - Не
хватало еще драки в такой момент.
Чарли был веселым и не подлым. Год до свободы оставался. В часах
походить вздумалось. Всю жизнь-в лаптях. Вкусней картошки ничего не ел, а
часы ему подавай! Год-до свободы! На цыпочках бы ходил, шепотом
разговаривал..."
Он вроде бы и сам мыслил шепотом, а от чужой, уже никому не нужной
свободы заволновалась грудь. Зэк старался не думать о ней, старался увести
мысли к своим невеселым делам, но она притягивала их к себе, как будто это
он потерял свободу, а не покойный Чарли.
И тогда зэк поднялся, чтобы расстаться с той напастью, перехватив
кружку с чифиром, сделал свой глоток, вернув ее Ключику, подал команду:
- Пойдем, ребята. Жаль, Саню помянуть нечем...
- Печку гасить будем али нет? - спросил Верзилов, натягивая на голову
подшитую невыделанной кошкой буденовку.
- Подопри кочергой. Пусть горит.
Упоров поступил так, как ин
разволновать или удивить, как волнуются и удивляются все нормальные люди.
Никандра был для него загадкой, надо сказать, приятной, ибо в нем
неведомым образом сохранялось то, чему в лагере обычно отводится короткая
жизнь: порядочность знающего цену слова человека. При всей видимой
грубоватости бугор обладал необычайной внутренней пластичностью, смекалкой
делового арестанта, который осторожно зарабатывал зачеты бригаде, имел
приличную отоварку в ларьке, но при этом не обострял отношений с блатным
миром, отдавая ворам их "законную"
долю бригадного труда.
"И все-таки слишком осторожен, - не преминул придраться Упоров,
разглядывая сквозь опущенные ресницы Лысого, - человек без полета. Слишком
земной, и в побег с ним... Он не побежит!"
Последнее открытие отрезвило его, Вадим не обернулся, когда открылась
дверь теплушки. Вошел продрогший Гнус. Переступая через вытянутые ноги,
подошел к бригадиру, поставил перед ним смерзшиеся сапоги Чарли. Никандра
никак не отреагировал, тогда сапоги переместились под ноги к Луке, было
сказано:
- Держи, Кусок! Им сноса нету.
- Это зачем? - спросил Лука, начиная багроветь от непонятного
возмущения.
- Никандра распорядился. Носи, обрубок, радуйся!
Алые языки пламени метались в его бесцветных глазах, 1ю все равно было
видно-он вернул добычу с болью и, уж конечно, без души.
Багрянец заливал шею Кускова. Упоров догадался: что-то сделано не так,
вопреки убеждениям заводного Луки.
- Ты вот что, - зэк старался говорить спокойно, хотя плохо получалось.
- Кони свои, Никандра, забери Кусков хоть и не герой, но три боевых ордена
имеет, помимо шести медалей. Ему принимать подачки от недобитков
баидеровцев не к лицу. Ты это, будь добр, запомни!
Бугор пережил обиду, как должное, не поменяв постного выражения лица.
Он смотрел на Луку беззлобно даже с некоторой долей грусти. Зэки делали
вид будто ничего не происходит, разве что кружка с чифиром чуть замедлила
свой ход по извилистому кругу. Она миновала Упорова, точнее, он ее не
заметил; наблюдал за Ннкандрои, который продолжал разглядывать Луку. Как
взрослый сердобольный человек запущенного беспризорника соображая, чем же
ему помочь... Затем Никандра наклонился, взял хрустящие голяшки в ладонь,
ногой открыл дверцу печкн, бросил сапоги в огонь. Голяшки соазу
выпрямились, а в теплушке запахло горелой резиной
Бугор сказал, пряча душевное неудобствие в равнодушие будничных слов:
- Я иду на вахту подписывать акт. Бригаду поведет Упоров.
"Хорошо, что они не сцепились, - подумал с облегчением Вадим. - Не
хватало еще драки в такой момент.
Чарли был веселым и не подлым. Год до свободы оставался. В часах
походить вздумалось. Всю жизнь-в лаптях. Вкусней картошки ничего не ел, а
часы ему подавай! Год-до свободы! На цыпочках бы ходил, шепотом
разговаривал..."
Он вроде бы и сам мыслил шепотом, а от чужой, уже никому не нужной
свободы заволновалась грудь. Зэк старался не думать о ней, старался увести
мысли к своим невеселым делам, но она притягивала их к себе, как будто это
он потерял свободу, а не покойный Чарли.
И тогда зэк поднялся, чтобы расстаться с той напастью, перехватив
кружку с чифиром, сделал свой глоток, вернув ее Ключику, подал команду:
- Пойдем, ребята. Жаль, Саню помянуть нечем...
- Печку гасить будем али нет? - спросил Верзилов, натягивая на голову
подшитую невыделанной кошкой буденовку.
- Подопри кочергой. Пусть горит.
Упоров поступил так, как ин