рх рукой) красовались на впалой груди арестанта.
Более всех тосковавший по дружку своему закадычному, Ключик очень не
хотел плакать, потому шутил напропалую с каким-то кривым лицом:
- Теперь ты с ними сгниешь, Саня. Кабы еще и не родиться всей вашей
компании?!
- С ним кто играл? - спросил бугор, запахнув на Чарли телогрейку.
- Мазурику попал из третьего барака. Тот бока ставил трофейные, -
ответил всезнающий Гнус и, разломив пальцы покойного, вынул окурок.
- Нашел с кем садиться! Шесть лет одни бока играет. Ёра! Лука, иди за
дежурным. Остальным собрать инструмент и-в теплушку.
- Куда Сапю-то?
- Пусть лежит как есть. Слышь, Гнус?! Я сказалкак есть!
- Не глухой. Чо орешь попусту?!
Но все вдруг плохо посмотрели на Гнускова, хотя никто не видел, когда
он сдернул с Чарли сапоги.
...Дежурный, в добром до пят тулупе, лисьих унтах, прикатил на новых
березовых розвальнях и справной, лохматой кобылке, дружелюбно
поглядывающей на зэков из-под заиндевелой челки,
- В саночки будем складывать покойничка, гражданин начальник? - опять
вывернулся на первый план Гнусков.
- Еще чего?! - морщинистый, с широким, плоским, будто лопата, лицом
капитан поежился от одной мысли о совместной поездке с мертвым зэком. -
Петлю видишь? Набрось на глотку, авось головенка не оторвется.
На глотку, сказано, дурак! С ноги соскользнет. Ты, Лысый, зайдешь в
акте расписаться. Мрут нынче все подряд. Четыре вора на Юртовом замерзли в
БУРе.
- Колыма-она нс Сочи, Федор Тимофеевич, - попытался подыграть Гнус.
- Что на Колыму кивать?! Никто силком играть не тянет.
Федор Тимофеевич поддернул вожжи, гаркнул во все горло:
- Но!
Лошадь, однако, не шибко заторопилась, взяла с места осторожно,
рассудительно, и петля на шее Чарли затянулась без рывка. Зэк волочился за
новыми березовыми розвальнями в той же скрюченной позе, слегка отбросив по
направлению движения стриженую голову.
Снег забрасывал на голой груди портреты Основателей, ныне покойных, как
и он сам. Чарли, проигравший свою хромоногую жизнь в очко.
- Всрзилов, - сказал бугор, провожая взглядом сани. - Наказать тебя
надо: плохо Гнускова бил. Крысятнмк он неисправимый.
- Исправить долго ли? - откликнулся Верзилов.
Зэки засмеялись, и Гнусков с ними вместе. Тогда Лысый поймал его за
плечо, развернул, попросил, даже на него не взглянув:
- Отдай, Федя, сапоги Луке. Его ремонту не подлежат. Просто так отдай,
за совесть. Ты же совестливый, Федор, человек...
- Луке, кому же еще?! - заторопился, не оправдываясь, Гнус. - Для себя,
что ли, старался?!
- Принеси. Сейчас!
- Докроил, пиявка! - рыкнул вслед Гнусу расстроенный смертью друга,
вечно голодный Ключик.
На том разговоры закончились, зэкн пошли в теплушку, где можно было
чифирить, хоть на мгновенье ощутить не задавленную холодом жизнь
собственного тела. Они сидели на лавках, поставленных по периметру вдоль
засыпанных стен, вытянув к сваренной из большой трубы печке сапоги, над
которыми поднимался густой пар. По их умиротворенным лицам было виднолюди
переживают самые блаженные минуты своей арестантской жизни. Пахло горелыми
портянками, прелой кожей, несгоревшпм углем, ну и, конечно, табачным
дымом, выброшенным из черных от никотина легких.
- Чаю осталось на две заварки, бугор, - предупредил ведавший запасами
бригады Верзилов.
Лысый кивнул едва заметно, так что могло показаться-просто голову
уронил в сонном забытье, и Упоров думал: его невозможн
Более всех тосковавший по дружку своему закадычному, Ключик очень не
хотел плакать, потому шутил напропалую с каким-то кривым лицом:
- Теперь ты с ними сгниешь, Саня. Кабы еще и не родиться всей вашей
компании?!
- С ним кто играл? - спросил бугор, запахнув на Чарли телогрейку.
- Мазурику попал из третьего барака. Тот бока ставил трофейные, -
ответил всезнающий Гнус и, разломив пальцы покойного, вынул окурок.
- Нашел с кем садиться! Шесть лет одни бока играет. Ёра! Лука, иди за
дежурным. Остальным собрать инструмент и-в теплушку.
- Куда Сапю-то?
- Пусть лежит как есть. Слышь, Гнус?! Я сказалкак есть!
- Не глухой. Чо орешь попусту?!
Но все вдруг плохо посмотрели на Гнускова, хотя никто не видел, когда
он сдернул с Чарли сапоги.
...Дежурный, в добром до пят тулупе, лисьих унтах, прикатил на новых
березовых розвальнях и справной, лохматой кобылке, дружелюбно
поглядывающей на зэков из-под заиндевелой челки,
- В саночки будем складывать покойничка, гражданин начальник? - опять
вывернулся на первый план Гнусков.
- Еще чего?! - морщинистый, с широким, плоским, будто лопата, лицом
капитан поежился от одной мысли о совместной поездке с мертвым зэком. -
Петлю видишь? Набрось на глотку, авось головенка не оторвется.
На глотку, сказано, дурак! С ноги соскользнет. Ты, Лысый, зайдешь в
акте расписаться. Мрут нынче все подряд. Четыре вора на Юртовом замерзли в
БУРе.
- Колыма-она нс Сочи, Федор Тимофеевич, - попытался подыграть Гнус.
- Что на Колыму кивать?! Никто силком играть не тянет.
Федор Тимофеевич поддернул вожжи, гаркнул во все горло:
- Но!
Лошадь, однако, не шибко заторопилась, взяла с места осторожно,
рассудительно, и петля на шее Чарли затянулась без рывка. Зэк волочился за
новыми березовыми розвальнями в той же скрюченной позе, слегка отбросив по
направлению движения стриженую голову.
Снег забрасывал на голой груди портреты Основателей, ныне покойных, как
и он сам. Чарли, проигравший свою хромоногую жизнь в очко.
- Всрзилов, - сказал бугор, провожая взглядом сани. - Наказать тебя
надо: плохо Гнускова бил. Крысятнмк он неисправимый.
- Исправить долго ли? - откликнулся Верзилов.
Зэки засмеялись, и Гнусков с ними вместе. Тогда Лысый поймал его за
плечо, развернул, попросил, даже на него не взглянув:
- Отдай, Федя, сапоги Луке. Его ремонту не подлежат. Просто так отдай,
за совесть. Ты же совестливый, Федор, человек...
- Луке, кому же еще?! - заторопился, не оправдываясь, Гнус. - Для себя,
что ли, старался?!
- Принеси. Сейчас!
- Докроил, пиявка! - рыкнул вслед Гнусу расстроенный смертью друга,
вечно голодный Ключик.
На том разговоры закончились, зэкн пошли в теплушку, где можно было
чифирить, хоть на мгновенье ощутить не задавленную холодом жизнь
собственного тела. Они сидели на лавках, поставленных по периметру вдоль
засыпанных стен, вытянув к сваренной из большой трубы печке сапоги, над
которыми поднимался густой пар. По их умиротворенным лицам было виднолюди
переживают самые блаженные минуты своей арестантской жизни. Пахло горелыми
портянками, прелой кожей, несгоревшпм углем, ну и, конечно, табачным
дымом, выброшенным из черных от никотина легких.
- Чаю осталось на две заварки, бугор, - предупредил ведавший запасами
бригады Верзилов.
Лысый кивнул едва заметно, так что могло показаться-просто голову
уронил в сонном забытье, и Упоров думал: его невозможн