дь из-за тебя Филин сам себя на тжу посадил-позору не выдержал...
Ну, есть у тебя среди нас отмазка. Только сходка по-своему решить может.
Второй раз с тобой толки ведем. Одумайся. Третьего раза не будет, иначе я
- не вор!
- Отвязался ты, Вадик, - Дьяк был задумчпз, неспешно перебирая в голове
трудные мысли. - Как пес шелудивый, вольничаешь.
Никанор Евстафьевич смотрел на бывшего штурмана, ожидая дерзкого
ответа, готовый пресечь дерзость приговором. Вадим смолчал, в нем даже
мысли поперечной не шевельнулось под этим всепонимающим взглядом.
- ...Филин не лучше, царство ему небесное. Докроил на свою голову. Все
помаленьку виноваты. Смирнее друг к дружке быть надо. Идите, мужики...
Он замолчал, как безмерно усталый человек, и состояние общей усталости
сопровождало зэков, пока они шли к заледенелому порогу барака. И только
там, за порогом, стало легче дышать.
Упоров взглянул на бугра: тот шагал, пряча лицо в рукавицу, защитившую
его от встречного ветра.
- Так Филин себя зарезал? - спросил Вадим.
- Просил твою голову. Воры засомневалась. А он, сам знаешь, после
крысы-то шибко нервный стал... Упал па нож. Тот самый, ты его видел.
- А воры с чего такие дерганые?
Лысый остановился и подставил ветру спину. Поймал за рукав Упорова,
подтянул к себе:
- Базарить за наш разговор не надо, приказ есть секретный об
уничтожении воровских группировок В Сибири 500 рыл в крытый ушли.
Говорят-с концами. Сукам дали три вагона. Катают по каторгам. Трюмят всех
подряд.
- Пошли, Никандра, - не утерпел продрогший Вадим. - Задубеем. Филина
мне, признаться, жалко: характер в нем был. Сам не пойму, как получилось...
- Покойников жалеть проще. Живых жалеть не умеем.
Над зоной завыла сирена. Ее металлический рев со звоном рвал воздух,
без труда одолевая хрупкое сопротивление и рассыпаясь на тысячи мелких
звуков у далеких сопок, четко прорисованных в болезненной ясности
холодного неба. Зэков звали на обед.
Мороз лютовал до середины марта, но актированных дней больше не было:
план горел, и похожие на колонны бегущих из Москвы французов этапы
заключенных шли по вечно пустынным колымским дорогам. Зэки прятали лица от
жгучих ветров в вафельные полотенца, рваные шарфы, а то и просто в
вырванные из матраца куски лежалой ваты. Тысячи двуногих существ,
утративших само понятие о тепле и уюте, таскали свои ссохшиеся души в
продрогших телах от грязного, промозглого барака до изнурительной работы в
промороженной шахте и обратно, проклиная жизнь и одновременно цепляясь за
нее всеми доступными и недоступными средствами.
Живые полуавтоматы двигались, ругались, рубили землю, даже умирали не
по-людски, свернувшись клубочком где-нибудь в глухом отвилке шахты или за
штабелем бревен, как хромоногий Чарли. Его нашли незадолго до конца смены.
Уже без сапог, с кокетливо вывернутой левой ступней и зажатым в белых
пальцах окурком.
- Сердце отказало, - высказал предположение о причине смерти Лука.
Нагнулся, оторвал от березового бревна голову Чарли, а затем развязал той
же рукой узел, туго стянувший телогрейку покойного. Телогрейка
распахнулась, все увидели - Чарли голый. Ни рубахи с пришитыми к черному
материалу полосатыми шелковыми карманами, ни мягкого, вязанного из
собачьей шерсти жилета, присланного слепой матерью из Орла ко дню рождения
Саши Грибова. Даже вшей - и тех на нем не было. Только профиль Сталина
(татуировка красной тушью) и Ленина (в характерной для вождя позе с
выброшенной вве
Ну, есть у тебя среди нас отмазка. Только сходка по-своему решить может.
Второй раз с тобой толки ведем. Одумайся. Третьего раза не будет, иначе я
- не вор!
- Отвязался ты, Вадик, - Дьяк был задумчпз, неспешно перебирая в голове
трудные мысли. - Как пес шелудивый, вольничаешь.
Никанор Евстафьевич смотрел на бывшего штурмана, ожидая дерзкого
ответа, готовый пресечь дерзость приговором. Вадим смолчал, в нем даже
мысли поперечной не шевельнулось под этим всепонимающим взглядом.
- ...Филин не лучше, царство ему небесное. Докроил на свою голову. Все
помаленьку виноваты. Смирнее друг к дружке быть надо. Идите, мужики...
Он замолчал, как безмерно усталый человек, и состояние общей усталости
сопровождало зэков, пока они шли к заледенелому порогу барака. И только
там, за порогом, стало легче дышать.
Упоров взглянул на бугра: тот шагал, пряча лицо в рукавицу, защитившую
его от встречного ветра.
- Так Филин себя зарезал? - спросил Вадим.
- Просил твою голову. Воры засомневалась. А он, сам знаешь, после
крысы-то шибко нервный стал... Упал па нож. Тот самый, ты его видел.
- А воры с чего такие дерганые?
Лысый остановился и подставил ветру спину. Поймал за рукав Упорова,
подтянул к себе:
- Базарить за наш разговор не надо, приказ есть секретный об
уничтожении воровских группировок В Сибири 500 рыл в крытый ушли.
Говорят-с концами. Сукам дали три вагона. Катают по каторгам. Трюмят всех
подряд.
- Пошли, Никандра, - не утерпел продрогший Вадим. - Задубеем. Филина
мне, признаться, жалко: характер в нем был. Сам не пойму, как получилось...
- Покойников жалеть проще. Живых жалеть не умеем.
Над зоной завыла сирена. Ее металлический рев со звоном рвал воздух,
без труда одолевая хрупкое сопротивление и рассыпаясь на тысячи мелких
звуков у далеких сопок, четко прорисованных в болезненной ясности
холодного неба. Зэков звали на обед.
Мороз лютовал до середины марта, но актированных дней больше не было:
план горел, и похожие на колонны бегущих из Москвы французов этапы
заключенных шли по вечно пустынным колымским дорогам. Зэки прятали лица от
жгучих ветров в вафельные полотенца, рваные шарфы, а то и просто в
вырванные из матраца куски лежалой ваты. Тысячи двуногих существ,
утративших само понятие о тепле и уюте, таскали свои ссохшиеся души в
продрогших телах от грязного, промозглого барака до изнурительной работы в
промороженной шахте и обратно, проклиная жизнь и одновременно цепляясь за
нее всеми доступными и недоступными средствами.
Живые полуавтоматы двигались, ругались, рубили землю, даже умирали не
по-людски, свернувшись клубочком где-нибудь в глухом отвилке шахты или за
штабелем бревен, как хромоногий Чарли. Его нашли незадолго до конца смены.
Уже без сапог, с кокетливо вывернутой левой ступней и зажатым в белых
пальцах окурком.
- Сердце отказало, - высказал предположение о причине смерти Лука.
Нагнулся, оторвал от березового бревна голову Чарли, а затем развязал той
же рукой узел, туго стянувший телогрейку покойного. Телогрейка
распахнулась, все увидели - Чарли голый. Ни рубахи с пришитыми к черному
материалу полосатыми шелковыми карманами, ни мягкого, вязанного из
собачьей шерсти жилета, присланного слепой матерью из Орла ко дню рождения
Саши Грибова. Даже вшей - и тех на нем не было. Только профиль Сталина
(татуировка красной тушью) и Ленина (в характерной для вождя позе с
выброшенной вве