м, другом детей. Великим
революционером и мыслителем. Ленин думал о твоем будущем.
- Мой дед сказал - нашу церковь сломал Ленин.
Это правда, папа?
Взгляд отца блуждал по окнам, он силился найти убедительный ответ, а
щеки его уже не дышат весной и сиренью, сквозь поры. пробивается
устойчивый запах конского пота. Такой же свежий, острый запах отец
приносил с собой после учений, вместе с пылью на хрустящей портупее и
ножнах сабли.
На этот раз отца привез блестящий автомобиль, но запах конского пота
остался при нем и стал еще более резким, после того как он не смог
справиться с вопросом сына. Красный командир был растерян, вместе с
тем-сердит. Быстро опустил мальчика в не успевшую остыть постель, молча
пошел в гостиную. От резкого звука шпор неприятно тренькает в ушах. Что-то
произошло, отчего хочется плакать или вскочить и нарисовать поссорившему
их Ленину рога. Мальчик прячет лицо в мягкую подушку. Наступает темнота,
поверх которой остается напряженный детский слух.
Наверное, сердитый там, в гостиной, но в детской просто голос без
окраса, сказал:
- Ты мог не делиться своими соображениями относительно Ленина с внуком.
Он - вождь. Я сражался под его знаменем и за его дело.
- Твой вождь, Сергей, ты и объясняй. Для меня он-мучитель русского
народа, палач царской семьи.
Нынче мой вождь - Иисус Христос. За ним иду!
Отец что-то переставил с места на место с насильственным стуком. Теперь
они говорят громко, забыв о затаившемся внуке и плачущей маме.
"У них разные вожди и разные иконы. У дедушки-Христос с добрыми,
страдающими глазами. Он никогда не молится перед хитрым Лениным. Наверное,
не любит... Почему же папа ничего тебе не ответил?
Сомневается? Не верит? Он боится... А еще красный командир!"
- ...Моя революция-революция Ильича! Она справедлива по своей сути, и
потому в ней принимают участие миллионы...
- Обманутых! В городе сто безумных атеистов разграбили, закрыли
церковь, куда ходили тысячи верующих. Это революционно, но несправедливо.
- Подумай о внуке, - устало просит отец, - ему с тем именем жить...
- Не приведи Господи!
..."Ты пошел по пути отца, чтобы убедиться в правоте деда, они поделили
твою душу, и она сама решила, что ложно, что истинно. Нет, душа в
сомнениях", - думая о своем, зэк видит, как кто-то пытается открыть
примерзшую дверь барака. Она подается с пятого раза.
Пряча' в вязаную варежку нос, входит Лысый. Разговоры прекращаются, все
смотрят на бригадира со сложным чувством беспокойного несогласия, словно
он уже сказал что-то противное их внутреннему состоянию. Бу^гор молчит до
тех пор, пока не подходит к дышащей жаром печке, слова его, как всегда,
объясняют немногое:
- Хотят с тобой побазарить, Вадим.
Сам распростер над печкой руки, обнимая ее спасительное тепло. Упоров
поднял брови, желая тем изобразить вопрос, однако расспрашивать Лысого о
подробностях не стал, потому как понял-дело серьезное, огласке не
подлежит. Он оделся, не дав никому повода усомниться в абсолютном
спокойствии, после чего они пошли, сопровождаемые недоуменным, граничащим
с обидой молчанием.
На дворе стояло полное безветрие. С сухим треском маленькими бомбочками
лопались на морозе камни в заброшенном карьере, точь-в-точь, как воздушные
шарики в руках озорного мальчишки. Прописанное на свалке воронье куда-то
подевалось, лишь часовые на вышках, по-лагерному "попки", пускали из
высоких воротников тулупов тонкие струйки пара, охраняя покой пр
революционером и мыслителем. Ленин думал о твоем будущем.
- Мой дед сказал - нашу церковь сломал Ленин.
Это правда, папа?
Взгляд отца блуждал по окнам, он силился найти убедительный ответ, а
щеки его уже не дышат весной и сиренью, сквозь поры. пробивается
устойчивый запах конского пота. Такой же свежий, острый запах отец
приносил с собой после учений, вместе с пылью на хрустящей портупее и
ножнах сабли.
На этот раз отца привез блестящий автомобиль, но запах конского пота
остался при нем и стал еще более резким, после того как он не смог
справиться с вопросом сына. Красный командир был растерян, вместе с
тем-сердит. Быстро опустил мальчика в не успевшую остыть постель, молча
пошел в гостиную. От резкого звука шпор неприятно тренькает в ушах. Что-то
произошло, отчего хочется плакать или вскочить и нарисовать поссорившему
их Ленину рога. Мальчик прячет лицо в мягкую подушку. Наступает темнота,
поверх которой остается напряженный детский слух.
Наверное, сердитый там, в гостиной, но в детской просто голос без
окраса, сказал:
- Ты мог не делиться своими соображениями относительно Ленина с внуком.
Он - вождь. Я сражался под его знаменем и за его дело.
- Твой вождь, Сергей, ты и объясняй. Для меня он-мучитель русского
народа, палач царской семьи.
Нынче мой вождь - Иисус Христос. За ним иду!
Отец что-то переставил с места на место с насильственным стуком. Теперь
они говорят громко, забыв о затаившемся внуке и плачущей маме.
"У них разные вожди и разные иконы. У дедушки-Христос с добрыми,
страдающими глазами. Он никогда не молится перед хитрым Лениным. Наверное,
не любит... Почему же папа ничего тебе не ответил?
Сомневается? Не верит? Он боится... А еще красный командир!"
- ...Моя революция-революция Ильича! Она справедлива по своей сути, и
потому в ней принимают участие миллионы...
- Обманутых! В городе сто безумных атеистов разграбили, закрыли
церковь, куда ходили тысячи верующих. Это революционно, но несправедливо.
- Подумай о внуке, - устало просит отец, - ему с тем именем жить...
- Не приведи Господи!
..."Ты пошел по пути отца, чтобы убедиться в правоте деда, они поделили
твою душу, и она сама решила, что ложно, что истинно. Нет, душа в
сомнениях", - думая о своем, зэк видит, как кто-то пытается открыть
примерзшую дверь барака. Она подается с пятого раза.
Пряча' в вязаную варежку нос, входит Лысый. Разговоры прекращаются, все
смотрят на бригадира со сложным чувством беспокойного несогласия, словно
он уже сказал что-то противное их внутреннему состоянию. Бу^гор молчит до
тех пор, пока не подходит к дышащей жаром печке, слова его, как всегда,
объясняют немногое:
- Хотят с тобой побазарить, Вадим.
Сам распростер над печкой руки, обнимая ее спасительное тепло. Упоров
поднял брови, желая тем изобразить вопрос, однако расспрашивать Лысого о
подробностях не стал, потому как понял-дело серьезное, огласке не
подлежит. Он оделся, не дав никому повода усомниться в абсолютном
спокойствии, после чего они пошли, сопровождаемые недоуменным, граничащим
с обидой молчанием.
На дворе стояло полное безветрие. С сухим треском маленькими бомбочками
лопались на морозе камни в заброшенном карьере, точь-в-точь, как воздушные
шарики в руках озорного мальчишки. Прописанное на свалке воронье куда-то
подевалось, лишь часовые на вышках, по-лагерному "попки", пускали из
высоких воротников тулупов тонкие струйки пара, охраняя покой пр