им в Москву.
Для большего уяснения характера этого человека, я должен сказать, что
Ступицын вовсе не мог быть отнесен к тем неприличным лгунам, которые несут
бог знает какую чушь, ни с чем несообразную. Напротив того, он говорил
весьма сбыточные и обыкновенные вещи, но только они с ним не случались и не
могли даже случаться. Судьба, или, лучше сказать, Катерина Архиповна,
держала его, как говорится, в ежовых рукавицах; очень любя рассеяние, он жил
постоянно в деревне и то без всяких комфортов, то есть: ему никогда не
давали водки выпить, что он очень любил, на том основании, что будто бы
водка ему ужасно вредна; не всегда его снабжали табаком, до которого он был
тоже страстный охотник; продовольствовали более на молочном столе, тогда как
он молока терпеть не мог, и, наконец, заставляли щеголять почти в
единственном фраке, сшитом по крайней мере лет шестнадцать тому назад. Всем
этим лишениям Антон Федотыч покорялся терпеливо и не предпринимал ничего к
выходу из подобного положения. Невинным и единственным его развлечением было
то, что он, сидя в своей комнате, создавал различные приятные способы жизни,
посреди которых он мог бы существовать: например, в одно холодное утро, на
ухарской тройке, он едет в город; у него тысяча рублей в кармане; он садится
играть в карты, проигрывает целую ночь. На другой день зовет к себе гостей;
до приезда еще их выпивает крепкой очищенной водки. Друзья съезжаются, он
угощает их превосходным обедом с шампанским и с мороженым; вечером
заставляет играть своих музыкантов, которых у него тридцать человек. Пошалив
таким образом, на другой день принимается за дело: ходит по постройкам, а
вечером пишет письма в Петербург, чтобы ему выслали четыре ящика вина, -
словом, живет на широкую ногу, русским барином. Все такого рода мечтания так
укоренялись в голове Ступицына, что он сам начинал в них верить, как в
действительность, и очень любил их высказывать себе подобным; но, увы! Эти
себе подобные, если они хоть немного знали Антона Федотыча, не говоря уже о
семейных, эти себе подобные обрезывали его на первом слове: "Полно, брат,
врать, Антон Федотыч", "Замололи вы, Антон Федотыч". Более же деликатные,
особенно из дам, отходили от него обыкновенно в самом начале разговора. Были
и такие проказники, которые говорили: "Поври что-нибудь, Антон Федотыч". -
"Сами извольте врать", - отвечал добросердый Ступицын.
Катерина Архиповна была прекрасная семьянинка, потому что, несмотря на
все неуважение к мужу, которого она считала самым пустым и несносным
человеком в мире, сохранила свою репутацию в обществе и, по возможности,
старалась скрыть между посторонними людьми недостатки супруга; но когда он
бывал болен, то даже сама неусыпно ухаживала за ним. Пиля его, как
говорится, каждодневно, она всегда относилась к нему во втором лице
множественного числа и прибавляла частичку "с". Кроме того, надобно отдать
ей честь, она была самая расчетливая и неутомимая хозяйка и добрая мать: при
весьма ограниченных средствах, она умела жить чистенько и одевала дочерей
хотя не богато, но, право, весьма прилично. Двух старших она любила так
себе, посредственно, но младшая была ее идол; для нее она готова была
принести в жертву двух старших дочерей, мужа, все свое состояние и самое
себя. Над всеми и над всем она была госпожой в доме и только в отношении
Для большего уяснения характера этого человека, я должен сказать, что
Ступицын вовсе не мог быть отнесен к тем неприличным лгунам, которые несут
бог знает какую чушь, ни с чем несообразную. Напротив того, он говорил
весьма сбыточные и обыкновенные вещи, но только они с ним не случались и не
могли даже случаться. Судьба, или, лучше сказать, Катерина Архиповна,
держала его, как говорится, в ежовых рукавицах; очень любя рассеяние, он жил
постоянно в деревне и то без всяких комфортов, то есть: ему никогда не
давали водки выпить, что он очень любил, на том основании, что будто бы
водка ему ужасно вредна; не всегда его снабжали табаком, до которого он был
тоже страстный охотник; продовольствовали более на молочном столе, тогда как
он молока терпеть не мог, и, наконец, заставляли щеголять почти в
единственном фраке, сшитом по крайней мере лет шестнадцать тому назад. Всем
этим лишениям Антон Федотыч покорялся терпеливо и не предпринимал ничего к
выходу из подобного положения. Невинным и единственным его развлечением было
то, что он, сидя в своей комнате, создавал различные приятные способы жизни,
посреди которых он мог бы существовать: например, в одно холодное утро, на
ухарской тройке, он едет в город; у него тысяча рублей в кармане; он садится
играть в карты, проигрывает целую ночь. На другой день зовет к себе гостей;
до приезда еще их выпивает крепкой очищенной водки. Друзья съезжаются, он
угощает их превосходным обедом с шампанским и с мороженым; вечером
заставляет играть своих музыкантов, которых у него тридцать человек. Пошалив
таким образом, на другой день принимается за дело: ходит по постройкам, а
вечером пишет письма в Петербург, чтобы ему выслали четыре ящика вина, -
словом, живет на широкую ногу, русским барином. Все такого рода мечтания так
укоренялись в голове Ступицына, что он сам начинал в них верить, как в
действительность, и очень любил их высказывать себе подобным; но, увы! Эти
себе подобные, если они хоть немного знали Антона Федотыча, не говоря уже о
семейных, эти себе подобные обрезывали его на первом слове: "Полно, брат,
врать, Антон Федотыч", "Замололи вы, Антон Федотыч". Более же деликатные,
особенно из дам, отходили от него обыкновенно в самом начале разговора. Были
и такие проказники, которые говорили: "Поври что-нибудь, Антон Федотыч". -
"Сами извольте врать", - отвечал добросердый Ступицын.
Катерина Архиповна была прекрасная семьянинка, потому что, несмотря на
все неуважение к мужу, которого она считала самым пустым и несносным
человеком в мире, сохранила свою репутацию в обществе и, по возможности,
старалась скрыть между посторонними людьми недостатки супруга; но когда он
бывал болен, то даже сама неусыпно ухаживала за ним. Пиля его, как
говорится, каждодневно, она всегда относилась к нему во втором лице
множественного числа и прибавляла частичку "с". Кроме того, надобно отдать
ей честь, она была самая расчетливая и неутомимая хозяйка и добрая мать: при
весьма ограниченных средствах, она умела жить чистенько и одевала дочерей
хотя не богато, но, право, весьма прилично. Двух старших она любила так
себе, посредственно, но младшая была ее идол; для нее она готова была
принести в жертву двух старших дочерей, мужа, все свое состояние и самое
себя. Над всеми и над всем она была госпожой в доме и только в отношении