те билет
опекунского совета в триста рублей. Другие же в это время чиновники, увидав
Сусанну, вошедшую вместе с Егором Егорычем, поспешили не то что пропустить,
но даже направить ее к пожилой даме, красовавшейся на самом почетном месте в
дорогой турецкой шали; около дамы этой стоял мальчик лет шестнадцати в
красивом пажеском мундире, с умненькими и как-то насмешливо бегающими
глазками. Чиновник, подведший Сусанну к пожилой даме, что-то тихонько шепнул
сей последней. Дама поспешила пододвинуться и дать Сусанне место на ковре,
которая, в свою очередь, конфузясь и краснея, встала тут. Священник, старик
уже и, вероятно, подагрик, потому что был в теплых плисовых сапогах, истово
совершал службу. Ризы на нем и на дьяконе были темно-малиновые, бархатные, с
жемчужными крестами. Певчие - вероятно, составленные все из служащих в
почтамте и их детей - пели превосходно, и между ними слышался чей-то чисто
грудной и бархатистый тенор: это пел покойный Бантышев{156}, тогда уже
театральный певец, но все еще, по старой памяти своей службы в почтамте,
участвовавший иногда в хоре Гавриило-Архангельской церкви. Сусанна, столь
склонная подпадать впечатлению религиозных служб, вся погрузилась в
благоговение и молитву и ничего не видела, что около нее происходит; но Егор
Егорыч, проходя от старосты церковного на мужскую половину, сейчас заметил,
что там, превышая всех на целую почти голову, рисовался капитан Зверев в
полной парадной форме и с бакенбардами, необыкновенно плотно прилегшими к
его щекам: ради этой цели капитан обыкновенно каждую ночь завязывал свои
щеки косынкой, которая и прижимала его бакенбарды, что, впрочем, тогда
делали почти все франтоватые пехотинцы.
- Я тоже пришел сюда помолиться! - сказал капитан уважительным тоном
Егору Егорычу.
- Да, вижу, это хорошо! - одобрил его Марфин, и потом оба они замолчали
и начали каждый по своей манере молиться. Егор Егорыч закидывал все больше
свою голову назад и в то же время старался держать неподвижно ступни своих
ног под прямым углом одна к другой, что было ножным знаком мастера; капитан
же, делая небольшие сравнительно с своей грудью крестики и склоняя голову
преимущественно по направлению к большим местным иконам, при этом как будто
бы слегка прищелкивал своими каблуками. В продолжение всей обедни не
слышалось ни малейшего разговора: в то время вообще считалось говорить в
церкви грехом и неприличием. С окончанием обедни к кресту подошла прежде
всех почтенная дама в турецкой шали, а вслед за нею почтамтские чиновники
опять-таки почти подвели Сусанну, после которой священник - через голову уже
двоих или троих прихожан - протянул крест к Егору Егорычу. Тот приложился.
- Давно ли и надолго ли вы осчастливили нашу столицу? - спросил его
священник; а вместе с ним произнесла и почтенная дама:
- Вас ли я вижу, Егор Егорыч?
Марфин ей и священнику что-то такое бормотал в ответы.
- А это ваша милая родственница, кажется? - продолжала дама в шали.
- Племянница, - бормотал Егор Егорыч.
- И какая собой прелестная! - воскликнула дама и, как бы не
удержавшись, поцеловала Сусанну.
Та окончательно раскраснелась.
- А ваш молодец вырос, - сказал Егор Егорыч, указывая на стоявшего
около дамы мальчика в пажеском мундире.
- А вы так не выросли! - отозвался вдруг на это с веселой усмешкой
мальчик.
опекунского совета в триста рублей. Другие же в это время чиновники, увидав
Сусанну, вошедшую вместе с Егором Егорычем, поспешили не то что пропустить,
но даже направить ее к пожилой даме, красовавшейся на самом почетном месте в
дорогой турецкой шали; около дамы этой стоял мальчик лет шестнадцати в
красивом пажеском мундире, с умненькими и как-то насмешливо бегающими
глазками. Чиновник, подведший Сусанну к пожилой даме, что-то тихонько шепнул
сей последней. Дама поспешила пододвинуться и дать Сусанне место на ковре,
которая, в свою очередь, конфузясь и краснея, встала тут. Священник, старик
уже и, вероятно, подагрик, потому что был в теплых плисовых сапогах, истово
совершал службу. Ризы на нем и на дьяконе были темно-малиновые, бархатные, с
жемчужными крестами. Певчие - вероятно, составленные все из служащих в
почтамте и их детей - пели превосходно, и между ними слышался чей-то чисто
грудной и бархатистый тенор: это пел покойный Бантышев{156}, тогда уже
театральный певец, но все еще, по старой памяти своей службы в почтамте,
участвовавший иногда в хоре Гавриило-Архангельской церкви. Сусанна, столь
склонная подпадать впечатлению религиозных служб, вся погрузилась в
благоговение и молитву и ничего не видела, что около нее происходит; но Егор
Егорыч, проходя от старосты церковного на мужскую половину, сейчас заметил,
что там, превышая всех на целую почти голову, рисовался капитан Зверев в
полной парадной форме и с бакенбардами, необыкновенно плотно прилегшими к
его щекам: ради этой цели капитан обыкновенно каждую ночь завязывал свои
щеки косынкой, которая и прижимала его бакенбарды, что, впрочем, тогда
делали почти все франтоватые пехотинцы.
- Я тоже пришел сюда помолиться! - сказал капитан уважительным тоном
Егору Егорычу.
- Да, вижу, это хорошо! - одобрил его Марфин, и потом оба они замолчали
и начали каждый по своей манере молиться. Егор Егорыч закидывал все больше
свою голову назад и в то же время старался держать неподвижно ступни своих
ног под прямым углом одна к другой, что было ножным знаком мастера; капитан
же, делая небольшие сравнительно с своей грудью крестики и склоняя голову
преимущественно по направлению к большим местным иконам, при этом как будто
бы слегка прищелкивал своими каблуками. В продолжение всей обедни не
слышалось ни малейшего разговора: в то время вообще считалось говорить в
церкви грехом и неприличием. С окончанием обедни к кресту подошла прежде
всех почтенная дама в турецкой шали, а вслед за нею почтамтские чиновники
опять-таки почти подвели Сусанну, после которой священник - через голову уже
двоих или троих прихожан - протянул крест к Егору Егорычу. Тот приложился.
- Давно ли и надолго ли вы осчастливили нашу столицу? - спросил его
священник; а вместе с ним произнесла и почтенная дама:
- Вас ли я вижу, Егор Егорыч?
Марфин ей и священнику что-то такое бормотал в ответы.
- А это ваша милая родственница, кажется? - продолжала дама в шали.
- Племянница, - бормотал Егор Егорыч.
- И какая собой прелестная! - воскликнула дама и, как бы не
удержавшись, поцеловала Сусанну.
Та окончательно раскраснелась.
- А ваш молодец вырос, - сказал Егор Егорыч, указывая на стоявшего
около дамы мальчика в пажеском мундире.
- А вы так не выросли! - отозвался вдруг на это с веселой усмешкой
мальчик.