на и Муза молились усердно, первая даже с преклонением колен, но Муза
стоя: ее заметно беспокоил резкий и фальшивый бас священника.
Старушка-монахиня спряталась в углу за одну из половинок отворенных из
коридора дверей; что она там делала - неизвестно, и слышался только шепот
ее; горничные заметно старались делать истовые кресты и иметь печальные
лица; повар употреблял над собой усилие, чтобы не икнуть на всю комнату.
Егор Егорыч, став около фортепьяно, невольно начал глядеть на Сусанну, и
часто повторяемые священником слова: "мати господа моего", "мати господа
вышняго", совершенно против воли его вызвали в нем воспоминание об одной из
множества виденных им за границей мадонн, на которую показалась ему
чрезвычайно похожею Сусанна, - до того лицо ее было чисто и духовно.
Молебен вскоре пришел к окончанию, и все подошли к кресту. Священник
всех окропил слегка святой водой, после чего совлек с себя ризы и ушел
вместе с причтом. Началось прощание; первые поцеловались обе сестры; Муза,
сама не пожелавшая, как мы знаем, ехать с сестрой к матери, не выдержала,
наконец, и заплакала; но что я говорю: заплакала! - она зарыдала на всю
залу, так что две горничные кинулись поддержать ее; заплакала также и
Сусанна, заплакали и горничные; даже повар прослезился и, подойдя к
барышням, поцеловал руку не у отъезжающей Сусанны, а у Музы;
старушка-монахиня неожиданно вдруг отмахнула скрывавшую ее дверь и начала
всех благословлять обеими руками, как - видала она - делает это архиерей.
Егор Егорыч, стоявший по-прежнему у фортепьяно в несколько рисующейся позе и
тоже с давно текущими по щекам слезами, торопливо подошел к Сусанне и, не
допустив, чтобы она еще более не расстроилась, проститься с полусумасшедшей
теткой, повел ее в переднюю, надел на нее салоп, капор и, посадив в повозку,
вскочил вслед за тем и сам туда. Почтовый извозчик, озлобленный с виду
парень, проговорив: "Эх, вы, одры!" - сразу же начал загнанных почтовых
лошадей лупить кнутом по бокам, так что те не выдержали наконец -
отступились от дурака и заскакали.
Прислуга в доме стала расходиться, но Муза, сев за фортепьяно, все еще
продолжала некоторое время потихоньку плакать: чувство дочери и сестры в ней
пересилило на этот раз артистку. Впрочем, убедившись, наконец, что не
воротить того, что совершилось, она принялась играть. Звуки громкие и даже
правильно сочетованные полились из-под ее маленьких пальчиков. Старый и
пространный дом, как бы желая способствовать ее вдохновению, вторил во всех
углах своих тому, что она играла, а играла Муза на тему терзающей ее печали,
и сумей она записать играемое ею, из этого, может быть, вышло бы нечто
весьма замечательное, потому что тут работали заодно сила впечатления и
художественный импульс.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
I
В весьма грязном и безлюдном московском переулке на Гороховом Поле
существовал в тридцатых годах небольшой одноэтажный деревянный домишко, на
воротном столбе которого значилось: "Дом вдовы подполковницы Миропы Митревны
Зудченки". Под этой дощечкой почти постоянно виднелась записка: "отдаетца
квартера о трех комнатах". Но последнее время записка эта исчезла по той
причине, что вышесказанные три комнаты наняла приехавшая в Москву с дочерью
ад
стоя: ее заметно беспокоил резкий и фальшивый бас священника.
Старушка-монахиня спряталась в углу за одну из половинок отворенных из
коридора дверей; что она там делала - неизвестно, и слышался только шепот
ее; горничные заметно старались делать истовые кресты и иметь печальные
лица; повар употреблял над собой усилие, чтобы не икнуть на всю комнату.
Егор Егорыч, став около фортепьяно, невольно начал глядеть на Сусанну, и
часто повторяемые священником слова: "мати господа моего", "мати господа
вышняго", совершенно против воли его вызвали в нем воспоминание об одной из
множества виденных им за границей мадонн, на которую показалась ему
чрезвычайно похожею Сусанна, - до того лицо ее было чисто и духовно.
Молебен вскоре пришел к окончанию, и все подошли к кресту. Священник
всех окропил слегка святой водой, после чего совлек с себя ризы и ушел
вместе с причтом. Началось прощание; первые поцеловались обе сестры; Муза,
сама не пожелавшая, как мы знаем, ехать с сестрой к матери, не выдержала,
наконец, и заплакала; но что я говорю: заплакала! - она зарыдала на всю
залу, так что две горничные кинулись поддержать ее; заплакала также и
Сусанна, заплакали и горничные; даже повар прослезился и, подойдя к
барышням, поцеловал руку не у отъезжающей Сусанны, а у Музы;
старушка-монахиня неожиданно вдруг отмахнула скрывавшую ее дверь и начала
всех благословлять обеими руками, как - видала она - делает это архиерей.
Егор Егорыч, стоявший по-прежнему у фортепьяно в несколько рисующейся позе и
тоже с давно текущими по щекам слезами, торопливо подошел к Сусанне и, не
допустив, чтобы она еще более не расстроилась, проститься с полусумасшедшей
теткой, повел ее в переднюю, надел на нее салоп, капор и, посадив в повозку,
вскочил вслед за тем и сам туда. Почтовый извозчик, озлобленный с виду
парень, проговорив: "Эх, вы, одры!" - сразу же начал загнанных почтовых
лошадей лупить кнутом по бокам, так что те не выдержали наконец -
отступились от дурака и заскакали.
Прислуга в доме стала расходиться, но Муза, сев за фортепьяно, все еще
продолжала некоторое время потихоньку плакать: чувство дочери и сестры в ней
пересилило на этот раз артистку. Впрочем, убедившись, наконец, что не
воротить того, что совершилось, она принялась играть. Звуки громкие и даже
правильно сочетованные полились из-под ее маленьких пальчиков. Старый и
пространный дом, как бы желая способствовать ее вдохновению, вторил во всех
углах своих тому, что она играла, а играла Муза на тему терзающей ее печали,
и сумей она записать играемое ею, из этого, может быть, вышло бы нечто
весьма замечательное, потому что тут работали заодно сила впечатления и
художественный импульс.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
I
В весьма грязном и безлюдном московском переулке на Гороховом Поле
существовал в тридцатых годах небольшой одноэтажный деревянный домишко, на
воротном столбе которого значилось: "Дом вдовы подполковницы Миропы Митревны
Зудченки". Под этой дощечкой почти постоянно виднелась записка: "отдаетца
квартера о трех комнатах". Но последнее время записка эта исчезла по той
причине, что вышесказанные три комнаты наняла приехавшая в Москву с дочерью
ад