роговорил Антип Ильич как бы самую обыкновенную вещь.
- А прочие две барышни где же? - спросил Егор Егорыч, выпучив даже
глаза.
- Прочие в доме своем остались, и к ним переехала одна старушка -
монашенка и сродственница, кажется, ихняя.
- А племянника моего видел? - присовокупил Егор Егорыч, влекомый
каким-то предчувствием.
- Нет, он тоже уехал.
- Куда?
- Неизвестно, не знают.
Выслушав эти новости, Егор Егорыч склонил голову; но когда Антип Ильич
ушел, он снова встрепенулся, снова кликнул старую ключницу и, объявив, что
сейчас же ночью выезжает в губернский город, велел ей идти к кучеру и
приказать тому немедленно закладывать лошадей.
Старуха, начинавшая совершенно не понимать, что такое происходит с
барином, исполнила и это его приказание.
Егор Егорыч, наскоро собрав свои бумаги и положив все, какие у него
были в столе, деньги, себе в карман, написал Сверстову коротенькую записку:
"Прощай! Я выезжаю в губернский город; распоряжайтесь у меня, как в
своем имении; если встретится вам надобность в деньгах, спросите их у
управляющего, - весьма скоро отпишу вам подробнее".
Через час какой-нибудь Егор Егорыч уселся в свои пошевни, в которые
прислуга едва успела положить его еще не распакованный с приезда в деревню
чемодан. Кучер поехал было, по обыкновению, легкой рысцой, но Егор Егорыч,
покачиваясь, как истукан, всем телом при всяком ухабе, почти непрестанно
восклицал: "Пошел!.. Пошел!.." Кучер, наконец, не стал сдерживать лошадей, и
те, очень, кажется, довольные, что могут поразмяться, несмя несли, и больше
всех заявляла себя передовая лошадь: она, как будто бы даже играя, то
понуривала своей породистой головой, то вытягивала ее вверх и в то же время
ни разу не сбилась с пути. Все это в прежнее время Егору Егорычу, как
старому кавалеристу и коннозаводчику, доставило бы великое наслаждение; но
теперь он ничего не замечал.
Поутру gnadige Frau проснулась ранее мужа и, усевшись в соседней
комнате около приготовленного для нее туалетного столика, принялась
размышлять опять о том же, как им будет житься в чужом все-таки доме.
Вошедшая к ней одна из красивых горничных и хотевшая было подать gnadige
Frau умываться, от чего та отказалась, так как имела привычку всегда сама
умываться, доложила затем, что Егор Егорыч уехал из Кузьмищева и оставил
господину доктору записку, которую горничная и вручила gnadige Frau. Та
пришла в ужас: ей вообразилось, что Егор Егорыч от них удрал. Не соображая
уже более ничего другого, она поспешно вошла в свою спальню, разбудила мужа
и передала ему новость и записку Егора Егорыча.
- Да, я знаю это, я еще вчера советовал ему так поступить! - проговорил
полусонным голосом Сверстов.
- Но как же мы теперь? - возразила gnadige Frau все еще в недоумении и
с беспокойством.
- А вот как мы, - прочти! - отвечал Сверстов, сунув ей в руки записку,
и, повернувшись к стене, снова закрыл глаза.
По прочтении любезной и обязательной записки Егора Егорыча gnadige Frau
устыдилась своего подозрения, что подобный превосходный человек потяготится
ими и даже ускачет от них.
XI
Все успехи в жизни своей Крапчик нисколько не приписывал себе, а,
напротив, говорил, что ради житейских благ он ни единым пальцем не
пошевелил, но что
- А прочие две барышни где же? - спросил Егор Егорыч, выпучив даже
глаза.
- Прочие в доме своем остались, и к ним переехала одна старушка -
монашенка и сродственница, кажется, ихняя.
- А племянника моего видел? - присовокупил Егор Егорыч, влекомый
каким-то предчувствием.
- Нет, он тоже уехал.
- Куда?
- Неизвестно, не знают.
Выслушав эти новости, Егор Егорыч склонил голову; но когда Антип Ильич
ушел, он снова встрепенулся, снова кликнул старую ключницу и, объявив, что
сейчас же ночью выезжает в губернский город, велел ей идти к кучеру и
приказать тому немедленно закладывать лошадей.
Старуха, начинавшая совершенно не понимать, что такое происходит с
барином, исполнила и это его приказание.
Егор Егорыч, наскоро собрав свои бумаги и положив все, какие у него
были в столе, деньги, себе в карман, написал Сверстову коротенькую записку:
"Прощай! Я выезжаю в губернский город; распоряжайтесь у меня, как в
своем имении; если встретится вам надобность в деньгах, спросите их у
управляющего, - весьма скоро отпишу вам подробнее".
Через час какой-нибудь Егор Егорыч уселся в свои пошевни, в которые
прислуга едва успела положить его еще не распакованный с приезда в деревню
чемодан. Кучер поехал было, по обыкновению, легкой рысцой, но Егор Егорыч,
покачиваясь, как истукан, всем телом при всяком ухабе, почти непрестанно
восклицал: "Пошел!.. Пошел!.." Кучер, наконец, не стал сдерживать лошадей, и
те, очень, кажется, довольные, что могут поразмяться, несмя несли, и больше
всех заявляла себя передовая лошадь: она, как будто бы даже играя, то
понуривала своей породистой головой, то вытягивала ее вверх и в то же время
ни разу не сбилась с пути. Все это в прежнее время Егору Егорычу, как
старому кавалеристу и коннозаводчику, доставило бы великое наслаждение; но
теперь он ничего не замечал.
Поутру gnadige Frau проснулась ранее мужа и, усевшись в соседней
комнате около приготовленного для нее туалетного столика, принялась
размышлять опять о том же, как им будет житься в чужом все-таки доме.
Вошедшая к ней одна из красивых горничных и хотевшая было подать gnadige
Frau умываться, от чего та отказалась, так как имела привычку всегда сама
умываться, доложила затем, что Егор Егорыч уехал из Кузьмищева и оставил
господину доктору записку, которую горничная и вручила gnadige Frau. Та
пришла в ужас: ей вообразилось, что Егор Егорыч от них удрал. Не соображая
уже более ничего другого, она поспешно вошла в свою спальню, разбудила мужа
и передала ему новость и записку Егора Егорыча.
- Да, я знаю это, я еще вчера советовал ему так поступить! - проговорил
полусонным голосом Сверстов.
- Но как же мы теперь? - возразила gnadige Frau все еще в недоумении и
с беспокойством.
- А вот как мы, - прочти! - отвечал Сверстов, сунув ей в руки записку,
и, повернувшись к стене, снова закрыл глаза.
По прочтении любезной и обязательной записки Егора Егорыча gnadige Frau
устыдилась своего подозрения, что подобный превосходный человек потяготится
ими и даже ускачет от них.
XI
Все успехи в жизни своей Крапчик нисколько не приписывал себе, а,
напротив, говорил, что ради житейских благ он ни единым пальцем не
пошевелил, но что