и с чего ему начать.
- Оттого, что, перед тем как получить мне твое письмо, я совершил
неблагоразумнейший проступок.
Сверстов вопросительно взглянул на друга.
- Я вознамерился было жениться! - добавил Егор Егорыч.
- На ком? - спросил тот.
- На одной молодой и прелестной девице.
- И прекрасно!.. Честным пирком, значит, да и за свадебку! - воскликнул
Сверстов, имевший привычку каждый шаг своего друга оправдывать и одобрять.
- Д-да, но, к сожалению, эта девица не приняла моего предложения! -
произнес протяжно и с горькой усмешкой Марфин.
- Это, по-моему, дурно и странно со стороны девицы! - подхватил
Сверстов: ему действительно почти не верилось, чтобы какая бы там ни была
девица могла отказать его другу в руке.
- Дурно тут поступила не девица, а я!.. - возразил Марфин. - Я должен
был знать, - продолжал он с ударением на каждом слове, - что брак мне не
приличествует ни по моим летам, ни по моим склонностям, и в слабое
оправдание могу сказать лишь то, что меня не чувственные потребности влекли
к браку, а более высшие: я хотел иметь жену-масонку.
- А разве девица эта масонка?
- Нет, но она могла бы и достойна была бы сделаться масонкой, если бы
пожелала того! - отвечал Егор Егорыч: в этой мысли главным образом убеждали
его необыкновенно поэтические глаза Людмилы.
- Поверьте, все к лучшему, все! - принялся уж утешать своего друга
Сверстов.
- Иначе я никогда и не думал и даже предчувствовал отказ себе! -
проговорил с покорностью Марфин.
- Ergo*, - зачем же падать духом?..
______________
* Следовательно (лат.).
- Тяжело уж очень было перенести это! - продолжал Егор Егорыч тем же
покорным тоном. - Вначале я исполнился гневом...
- Против девицы этой? - перебил его Сверстов.
- Нет, я исполнился гневом против всех и всего; но еще божья милость
велика, что он скоро затих во мне; зато мною овладели два еще горшие врага:
печаль и уныние, которых я до сих пор не победил, и как я ни борюсь, но мне
непрестанно набегают на душу смрадом отчаяния преисполненные волны и как бы
ропотом своим шепчут мне: "Тебе теперь тяжело, а дальше еще тягчее будет..."
Сверстову до невероятности понравилось такое поэтическое описание
Егором Егорычем своих чувств, но он, не желая еще более возбуждать своего
друга к печали, скрыл это и сказал даже укоризненным тоном:
- Э, полноте, пожалуйста, так говорить... Я, наконец, не узнаю в вас
нашего спокойного и мудрого наставника!..
Егор Егорыч промолчал на это. Увы, он никак уж не мог быть тем, хоть и
кипятящимся, но все-таки смелым и отважным руководителем, каким являлся
перед Сверстовым прежде, проповедуя обязанности христианина, гражданина,
масона. Дело в том, что в душе его ныне горела иная, более активная и, так
сказать, эстетико-органическая страсть, ибо хоть он говорил и сам верил в
то, что желает жениться на Людмиле, чтобы сотворить из нее масонку, но
красота ее была в этом случае все-таки самым могущественным стимулом.
- Однако надобно же вам что-нибудь предпринять с собой?.. Нельзя так
оставаться!.. - продолжал Сверстов, окончательно видевший, до какой степени
Егор Егорыч был удручен и придавлен своим горем.
- Научи!.. - отвечал тот ему кротко.
Сверстов стал себе чесать и ерошить голову, как бы для того, чтобы к
мозгу побольше прилило крови.
- Оттого, что, перед тем как получить мне твое письмо, я совершил
неблагоразумнейший проступок.
Сверстов вопросительно взглянул на друга.
- Я вознамерился было жениться! - добавил Егор Егорыч.
- На ком? - спросил тот.
- На одной молодой и прелестной девице.
- И прекрасно!.. Честным пирком, значит, да и за свадебку! - воскликнул
Сверстов, имевший привычку каждый шаг своего друга оправдывать и одобрять.
- Д-да, но, к сожалению, эта девица не приняла моего предложения! -
произнес протяжно и с горькой усмешкой Марфин.
- Это, по-моему, дурно и странно со стороны девицы! - подхватил
Сверстов: ему действительно почти не верилось, чтобы какая бы там ни была
девица могла отказать его другу в руке.
- Дурно тут поступила не девица, а я!.. - возразил Марфин. - Я должен
был знать, - продолжал он с ударением на каждом слове, - что брак мне не
приличествует ни по моим летам, ни по моим склонностям, и в слабое
оправдание могу сказать лишь то, что меня не чувственные потребности влекли
к браку, а более высшие: я хотел иметь жену-масонку.
- А разве девица эта масонка?
- Нет, но она могла бы и достойна была бы сделаться масонкой, если бы
пожелала того! - отвечал Егор Егорыч: в этой мысли главным образом убеждали
его необыкновенно поэтические глаза Людмилы.
- Поверьте, все к лучшему, все! - принялся уж утешать своего друга
Сверстов.
- Иначе я никогда и не думал и даже предчувствовал отказ себе! -
проговорил с покорностью Марфин.
- Ergo*, - зачем же падать духом?..
______________
* Следовательно (лат.).
- Тяжело уж очень было перенести это! - продолжал Егор Егорыч тем же
покорным тоном. - Вначале я исполнился гневом...
- Против девицы этой? - перебил его Сверстов.
- Нет, я исполнился гневом против всех и всего; но еще божья милость
велика, что он скоро затих во мне; зато мною овладели два еще горшие врага:
печаль и уныние, которых я до сих пор не победил, и как я ни борюсь, но мне
непрестанно набегают на душу смрадом отчаяния преисполненные волны и как бы
ропотом своим шепчут мне: "Тебе теперь тяжело, а дальше еще тягчее будет..."
Сверстову до невероятности понравилось такое поэтическое описание
Егором Егорычем своих чувств, но он, не желая еще более возбуждать своего
друга к печали, скрыл это и сказал даже укоризненным тоном:
- Э, полноте, пожалуйста, так говорить... Я, наконец, не узнаю в вас
нашего спокойного и мудрого наставника!..
Егор Егорыч промолчал на это. Увы, он никак уж не мог быть тем, хоть и
кипятящимся, но все-таки смелым и отважным руководителем, каким являлся
перед Сверстовым прежде, проповедуя обязанности христианина, гражданина,
масона. Дело в том, что в душе его ныне горела иная, более активная и, так
сказать, эстетико-органическая страсть, ибо хоть он говорил и сам верил в
то, что желает жениться на Людмиле, чтобы сотворить из нее масонку, но
красота ее была в этом случае все-таки самым могущественным стимулом.
- Однако надобно же вам что-нибудь предпринять с собой?.. Нельзя так
оставаться!.. - продолжал Сверстов, окончательно видевший, до какой степени
Егор Егорыч был удручен и придавлен своим горем.
- Научи!.. - отвечал тот ему кротко.
Сверстов стал себе чесать и ерошить голову, как бы для того, чтобы к
мозгу побольше прилило крови.