планами на земли, фасадами на постройки,
висел отлично гравированный портрет как бы рыцаря в шапочке и в мантии,
из-под которой виднелись стальные латы, а внизу под портретом подпись:
"Eques a victoria"*, под которою, вероятно, рукою уж самого хозяина было
прибавлено: "Фердинанд герцог Брауншвейг-Люнебургский, великий мастер всех
соединенных лож".
______________
* "Всадник-победитель" (лат.).
Введя гостя своего в спальню, губернский предводитель предложил ему
сесть на диванчик. Марфин, под влиянием своих собственных мыслей, ничего,
кажется, не видевший, где он, опустился на этот диванчик. Хозяин все с более
и более возрастающим нетерпением в лице поместился рядом с ним.
- Значит, нет никакой надежды на наше возрождение? - заговорил он.
- Никакой, ни малейшей! - отвечал Марфин, постукивая своей маленькой
ножкой. - Я говорю это утвердительно, потому что по сему поводу мне переданы
были слова самого государя.
- Государя?.. - переспросил предводитель с удивлением и недоверием.
Марфин в ответ утвердительно кивнул головой.
Сомнение все еще не сходило с лица предводителя.
- Мне повелено было объяснить, - продолжал Марфин, кладя свою
миниатюрную руку на могучую ногу Крапчика, - кто я, к какой принадлежу ложе,
какую занимаю степень и должность в ней и какая разница между масонами и
энциклопедистами, или, как там выражено, волтерианцами, и почему в обществе
между ими и нами существует такая вражда. Я на это написал все, не утаив
ничего!
Предводитель был озадачен.
- Но, почтенный брат, не нарушили ли вы тем наш обет молчания? - глухо
проговорил он.
Марфин совершенно вспетушился.
- Это вздор-с вы говорите! - забормотал он. - Я знаю и исполняю правила
масонов не хуже вашего! Я не болтун, но перед государем моим я счел бы себя
за подлеца говорить неправду или даже скрывать что-нибудь от него.
Все это Егор Егорыч произнес с сильным ударением.
- Это, конечно, на вашем месте сделал бы то же самое каждый, - поспешил
вывернуться губернский предводитель, - и я изъявляю только мое опасение
касательно того, чтобы враги наши не воспользовались вашей откровенностью.
- Это уж их дело, а не мое! - резко перебил его Марфин. - Но я написал,
что я христианин и масон, принадлежу к такой-то ложе... Более двадцати лет
исполняю в ней обязанности гроссмейстера... Между господами энциклопедистами
и нами вражды мелкой и меркантильной не существует, но есть вражда и
несогласие понятий: у нас, масонов, - бог, у них - разум; у нас - вера, у
них - сомнение и отрицание; цель наша - устройство и очищение внутреннего
человека, их цель - дать ему благосостояние земное...
- Хорошо, хорошо! - начал уж похваливать предводитель.
- Знания их, - продолжал Марфин, - более внешние. Наши - высшие и
беспредельные. Учение наше - средняя линия между религией и законами... Мы
не подкапыватели общественных порядков... для нас одинаковы все народы, все
образы правления, все сословия и всех степеней образования умы... Как добрые
сеятели, мы в бурю и при солнце на почву добрую и каменистую стараемся
сеять...
- Превосходно, превосходно! - воскликнул предводитель и, кажется, с
совершенно искренним увлечением.
В свою очередь, и Марфин, говоря последние слова, исполнился какого-то
даже величия: про него вся губерния знала, что он до смешного идеалист,
за
висел отлично гравированный портрет как бы рыцаря в шапочке и в мантии,
из-под которой виднелись стальные латы, а внизу под портретом подпись:
"Eques a victoria"*, под которою, вероятно, рукою уж самого хозяина было
прибавлено: "Фердинанд герцог Брауншвейг-Люнебургский, великий мастер всех
соединенных лож".
______________
* "Всадник-победитель" (лат.).
Введя гостя своего в спальню, губернский предводитель предложил ему
сесть на диванчик. Марфин, под влиянием своих собственных мыслей, ничего,
кажется, не видевший, где он, опустился на этот диванчик. Хозяин все с более
и более возрастающим нетерпением в лице поместился рядом с ним.
- Значит, нет никакой надежды на наше возрождение? - заговорил он.
- Никакой, ни малейшей! - отвечал Марфин, постукивая своей маленькой
ножкой. - Я говорю это утвердительно, потому что по сему поводу мне переданы
были слова самого государя.
- Государя?.. - переспросил предводитель с удивлением и недоверием.
Марфин в ответ утвердительно кивнул головой.
Сомнение все еще не сходило с лица предводителя.
- Мне повелено было объяснить, - продолжал Марфин, кладя свою
миниатюрную руку на могучую ногу Крапчика, - кто я, к какой принадлежу ложе,
какую занимаю степень и должность в ней и какая разница между масонами и
энциклопедистами, или, как там выражено, волтерианцами, и почему в обществе
между ими и нами существует такая вражда. Я на это написал все, не утаив
ничего!
Предводитель был озадачен.
- Но, почтенный брат, не нарушили ли вы тем наш обет молчания? - глухо
проговорил он.
Марфин совершенно вспетушился.
- Это вздор-с вы говорите! - забормотал он. - Я знаю и исполняю правила
масонов не хуже вашего! Я не болтун, но перед государем моим я счел бы себя
за подлеца говорить неправду или даже скрывать что-нибудь от него.
Все это Егор Егорыч произнес с сильным ударением.
- Это, конечно, на вашем месте сделал бы то же самое каждый, - поспешил
вывернуться губернский предводитель, - и я изъявляю только мое опасение
касательно того, чтобы враги наши не воспользовались вашей откровенностью.
- Это уж их дело, а не мое! - резко перебил его Марфин. - Но я написал,
что я христианин и масон, принадлежу к такой-то ложе... Более двадцати лет
исполняю в ней обязанности гроссмейстера... Между господами энциклопедистами
и нами вражды мелкой и меркантильной не существует, но есть вражда и
несогласие понятий: у нас, масонов, - бог, у них - разум; у нас - вера, у
них - сомнение и отрицание; цель наша - устройство и очищение внутреннего
человека, их цель - дать ему благосостояние земное...
- Хорошо, хорошо! - начал уж похваливать предводитель.
- Знания их, - продолжал Марфин, - более внешние. Наши - высшие и
беспредельные. Учение наше - средняя линия между религией и законами... Мы
не подкапыватели общественных порядков... для нас одинаковы все народы, все
образы правления, все сословия и всех степеней образования умы... Как добрые
сеятели, мы в бурю и при солнце на почву добрую и каменистую стараемся
сеять...
- Превосходно, превосходно! - воскликнул предводитель и, кажется, с
совершенно искренним увлечением.
В свою очередь, и Марфин, говоря последние слова, исполнился какого-то
даже величия: про него вся губерния знала, что он до смешного идеалист,
за