в сопровождений даже ничего этого не подозревавшего
Марфина, перейти из залы в маленькую гостиную, из которой очень хорошо можно
было усмотреть, что граф не остановился в большой гостиной, исключительно
наполненной самыми почтенными и пожилыми дамами, а направился в боскетную,
где и уселся в совершенно уединенном уголку возле m-me Клавской, точно
из-под земли тут выросшей.
- Опять уж парочкой! - шепнул предводитель Марфину.
- О, дурак, старый развратник! - пробормотал тот с досадой и с
презрением.
- Да! - протянул предводитель. - Не такого бы по нашим делам нам
надобно прислать сенатора.
В ответ на это Марфин пожал плечами и сделал из лица мину, как бы
говорившую: "Но где ж их взять, когда других и нет?"
- Но скажите, по крайней мере, - не отставал от него предводитель, - не
привезли ли вы каких-нибудь известий о нашем главном деле?
- Никаких и много! - отвечал своим обычным отрывистым тоном Марфин.
По лицу губернского предводителя пробежало любопытство, смешанное как
бы с некоторым страхом.
- Мое нетерпение, ей-богу, так велико, - начал он полушепотом и
заискивающим голосом, - что я умолял бы вас теперь же сообщить мне эти
известия.
- Но здесь нельзя говорить об этом!.. Надобно уйти куда-нибудь! -
возразил ему Марфин.
- Это очень легко сделать: прошу вас пожаловать за мной, - подхватил
предводитель и, еще раз взглянув мельком, но пристально на сидевшего в
боскетной сенатора, провел Марфина через кабинет и длинный коридор в свою
спальню, освещенную двумя восковыми свечами, стоявшими на мозаиковом с
бронзовыми ободочками столике, помещенном перед небольшим диванчиком.
Пол спальни был покрыт черным ковром с нашитыми на нем золотыми как бы
каплями или слезами. По одной из стен ее в алькове виднелась большая кровать
под штофным пологом, собранным вверху в большое золотое кольцо, и кольцо это
держал не амур, не гений какой-нибудь, а летящий ангел с смертоносным мечом
в руке, как бы затем, чтобы почиющему на этом ложе каждоминутно напоминать о
смерти. Передний угол комнаты занимала большая божница, завершавшаяся вверху
полукуполом, в котором был нарисован в багрянице благословляющий бог с тремя
лицами, но с единым лбом и с еврейскою надписью: "Иегова". Под ним висели
иконы, или, точнее сказать, картины религиозного содержания: Христос в
терновом венке, несущий крест с подписью: "nostra salus" (наше спасение);
Иоанн Креститель с агнцем и подписью: "delet peccata" (вземляй грехи мира) и
Магдалина в пустыне с подписью: "poenitentia" (покаяние). По боковым стенкам
божницы представлялись чисто какие-то символы: на правой из них столб, а
около него якорь с пояснением: "spe et fortitudine" (надеждою и твердостью);
а на левой - святая чаша с обозначением: "redemptio mundi" (искупление
мира). Но, собственно, икон православного пошиба не было ни одной. Перед
божницею светилась и опять тоже не столько лампадка, а скорее лампа с
зеленым зонтиком спереди. Таким образом, вся эта святыня как будто бы
навеяна была из-чужа, из католицизма, а между тем Крапчик только по-русски и
умел говорить, никаких иностранных книг не читал и даже за границей никогда
не бывал. Далее на стене, противуположной алькову, над огромной рабочей
конторкой, заваленной приходо-расходными книгами, счетами, мешочками с
образцами семян ржи, ячменя, овса,
Марфина, перейти из залы в маленькую гостиную, из которой очень хорошо можно
было усмотреть, что граф не остановился в большой гостиной, исключительно
наполненной самыми почтенными и пожилыми дамами, а направился в боскетную,
где и уселся в совершенно уединенном уголку возле m-me Клавской, точно
из-под земли тут выросшей.
- Опять уж парочкой! - шепнул предводитель Марфину.
- О, дурак, старый развратник! - пробормотал тот с досадой и с
презрением.
- Да! - протянул предводитель. - Не такого бы по нашим делам нам
надобно прислать сенатора.
В ответ на это Марфин пожал плечами и сделал из лица мину, как бы
говорившую: "Но где ж их взять, когда других и нет?"
- Но скажите, по крайней мере, - не отставал от него предводитель, - не
привезли ли вы каких-нибудь известий о нашем главном деле?
- Никаких и много! - отвечал своим обычным отрывистым тоном Марфин.
По лицу губернского предводителя пробежало любопытство, смешанное как
бы с некоторым страхом.
- Мое нетерпение, ей-богу, так велико, - начал он полушепотом и
заискивающим голосом, - что я умолял бы вас теперь же сообщить мне эти
известия.
- Но здесь нельзя говорить об этом!.. Надобно уйти куда-нибудь! -
возразил ему Марфин.
- Это очень легко сделать: прошу вас пожаловать за мной, - подхватил
предводитель и, еще раз взглянув мельком, но пристально на сидевшего в
боскетной сенатора, провел Марфина через кабинет и длинный коридор в свою
спальню, освещенную двумя восковыми свечами, стоявшими на мозаиковом с
бронзовыми ободочками столике, помещенном перед небольшим диванчиком.
Пол спальни был покрыт черным ковром с нашитыми на нем золотыми как бы
каплями или слезами. По одной из стен ее в алькове виднелась большая кровать
под штофным пологом, собранным вверху в большое золотое кольцо, и кольцо это
держал не амур, не гений какой-нибудь, а летящий ангел с смертоносным мечом
в руке, как бы затем, чтобы почиющему на этом ложе каждоминутно напоминать о
смерти. Передний угол комнаты занимала большая божница, завершавшаяся вверху
полукуполом, в котором был нарисован в багрянице благословляющий бог с тремя
лицами, но с единым лбом и с еврейскою надписью: "Иегова". Под ним висели
иконы, или, точнее сказать, картины религиозного содержания: Христос в
терновом венке, несущий крест с подписью: "nostra salus" (наше спасение);
Иоанн Креститель с агнцем и подписью: "delet peccata" (вземляй грехи мира) и
Магдалина в пустыне с подписью: "poenitentia" (покаяние). По боковым стенкам
божницы представлялись чисто какие-то символы: на правой из них столб, а
около него якорь с пояснением: "spe et fortitudine" (надеждою и твердостью);
а на левой - святая чаша с обозначением: "redemptio mundi" (искупление
мира). Но, собственно, икон православного пошиба не было ни одной. Перед
божницею светилась и опять тоже не столько лампадка, а скорее лампа с
зеленым зонтиком спереди. Таким образом, вся эта святыня как будто бы
навеяна была из-чужа, из католицизма, а между тем Крапчик только по-русски и
умел говорить, никаких иностранных книг не читал и даже за границей никогда
не бывал. Далее на стене, противуположной алькову, над огромной рабочей
конторкой, заваленной приходо-расходными книгами, счетами, мешочками с
образцами семян ржи, ячменя, овса,