акам он точно что шляется. Я
вот, сюда ехадчи, видела, что он завернул в полпивную, но ты по кабакам-то,
чай, не ходишь?
- Слава богу, пока еще не хожу, - отвечал, усмехнувшись, Лябьев.
- Ну, так что же? Стоит ли и разговаривать об этом черномазом дьяволе?
- отозвалась Аграфена Васильевна, но это она говорила не вполне искренно и
втайне думала, что черномазый дьявол непременно как-нибудь пролезет к
Лябьевым, и под влиянием этого беспокойства дня через два она, снова приехав
к ним, узнала, к великому своему удовольствию, что Янгуржеев не являлся к
Лябьевым, хотя, в сущности, тот являлся, но с ним уже без всякого доклада
господам распорядился самолично унтер-офицер.
- Если вы, ваше благородие, будете шляться к нам, так вас велено свести
вон тут недалеко к господину обер-полицеймейстеру, - сказал он, внушительно
показав пальцем Янгуржееву на обер-полицеймейстерское крыльцо.
Калмык ни слова не возразил на это и ретировался назад, так как
последнее время он сильно побаивался обер-полицеймейстера, который перед тем
только выдержал его при частном доме около трех месяцев по подозрению в
краже шинели в одном из клубов, в который Янгуржееву удалось как-то
проникнуть.
Аграфена Васильевна нашла, впрочем, Лябьевых опечаленными другим горем.
Они получили от Сусанны Николаевны письмо, коим она уведомляла, что ее
бесценный Егор Егорыч скончался на корабле во время плавания около берегов
Франции и что теперь она ума не приложит, как ей удастся довезти до России
дорогие останки супруга, который в последние минуты своей жизни просил
непременно похоронить его в Кузьмищеве, рядом с могилами отца и матери.
Доказательством тому, сколь тяжело было Сусанне Николаевне написать это
письмо, служили оставшиеся на нем явные и обильные следы слез ее.
Аграфена же Васильевна это известие, с своей стороны, встретила почти
до неприличия равнодушно.
- Ну, бог с ним!.. Что тут старикам самим маяться и других маять! -
проговорила она.
- Мы, конечно, - сказала Муза Николаевна, - не столько о смерти Егора
Егорыча сокрушаемся, сколько о Сусанне, которая теперь должна везти гроб из
этакой дали.
- Что ж за важность, довезет! - сказала и на это совершенно безучастно
Аграфена Васильевна. - Я так тело-то моего благоверного на почтовых отмахала
в Тулу, чтобы похоронить его тоже в селе нашем.
- Что это, Аграфена Васильевна, вы говорите?.. Как это возможно: на
почтовых?.. - заметила, грустно усмехнувшись, Муза Николаевна.
- Право, на почтовых! Ничего, всю дорогу лежал благополучным манером;
живой-то, бывало, часто ругался, а тут нишкнет, смирнехонек.
- Вам это легче было сделать, потому что вы долго пожили с вашим мужем,
поразлюбили его, конечно, а Сусанна только что не боготворила Егора Егорыча,
- разъясняла Муза Николаевна.
- О, подите-ка вы! - возразила ей с досадой Аграфена Васильевна. -
Боготворила его она!.. Этакого старого сморчка!.. Теперь это дело прошлое,
значит, говорить можно, а я знаю наверное, что она любила Петрушу Углакова.
- Это правда, что у нее немножко кружилась от него голова, -
согласилась Муза Николаевна, но разве можно это назвать любовью?
- А что ж это такое, по-вашему? - стояла на своем Аграфена Васильевна.
- Робела только очень, а как бы посмелее была, так другое бы случилось;
теперь бы, может быть, бедняжка Петруша не лежал в сырой з
вот, сюда ехадчи, видела, что он завернул в полпивную, но ты по кабакам-то,
чай, не ходишь?
- Слава богу, пока еще не хожу, - отвечал, усмехнувшись, Лябьев.
- Ну, так что же? Стоит ли и разговаривать об этом черномазом дьяволе?
- отозвалась Аграфена Васильевна, но это она говорила не вполне искренно и
втайне думала, что черномазый дьявол непременно как-нибудь пролезет к
Лябьевым, и под влиянием этого беспокойства дня через два она, снова приехав
к ним, узнала, к великому своему удовольствию, что Янгуржеев не являлся к
Лябьевым, хотя, в сущности, тот являлся, но с ним уже без всякого доклада
господам распорядился самолично унтер-офицер.
- Если вы, ваше благородие, будете шляться к нам, так вас велено свести
вон тут недалеко к господину обер-полицеймейстеру, - сказал он, внушительно
показав пальцем Янгуржееву на обер-полицеймейстерское крыльцо.
Калмык ни слова не возразил на это и ретировался назад, так как
последнее время он сильно побаивался обер-полицеймейстера, который перед тем
только выдержал его при частном доме около трех месяцев по подозрению в
краже шинели в одном из клубов, в который Янгуржееву удалось как-то
проникнуть.
Аграфена Васильевна нашла, впрочем, Лябьевых опечаленными другим горем.
Они получили от Сусанны Николаевны письмо, коим она уведомляла, что ее
бесценный Егор Егорыч скончался на корабле во время плавания около берегов
Франции и что теперь она ума не приложит, как ей удастся довезти до России
дорогие останки супруга, который в последние минуты своей жизни просил
непременно похоронить его в Кузьмищеве, рядом с могилами отца и матери.
Доказательством тому, сколь тяжело было Сусанне Николаевне написать это
письмо, служили оставшиеся на нем явные и обильные следы слез ее.
Аграфена же Васильевна это известие, с своей стороны, встретила почти
до неприличия равнодушно.
- Ну, бог с ним!.. Что тут старикам самим маяться и других маять! -
проговорила она.
- Мы, конечно, - сказала Муза Николаевна, - не столько о смерти Егора
Егорыча сокрушаемся, сколько о Сусанне, которая теперь должна везти гроб из
этакой дали.
- Что ж за важность, довезет! - сказала и на это совершенно безучастно
Аграфена Васильевна. - Я так тело-то моего благоверного на почтовых отмахала
в Тулу, чтобы похоронить его тоже в селе нашем.
- Что это, Аграфена Васильевна, вы говорите?.. Как это возможно: на
почтовых?.. - заметила, грустно усмехнувшись, Муза Николаевна.
- Право, на почтовых! Ничего, всю дорогу лежал благополучным манером;
живой-то, бывало, часто ругался, а тут нишкнет, смирнехонек.
- Вам это легче было сделать, потому что вы долго пожили с вашим мужем,
поразлюбили его, конечно, а Сусанна только что не боготворила Егора Егорыча,
- разъясняла Муза Николаевна.
- О, подите-ка вы! - возразила ей с досадой Аграфена Васильевна. -
Боготворила его она!.. Этакого старого сморчка!.. Теперь это дело прошлое,
значит, говорить можно, а я знаю наверное, что она любила Петрушу Углакова.
- Это правда, что у нее немножко кружилась от него голова, -
согласилась Муза Николаевна, но разве можно это назвать любовью?
- А что ж это такое, по-вашему? - стояла на своем Аграфена Васильевна.
- Робела только очень, а как бы посмелее была, так другое бы случилось;
теперь бы, может быть, бедняжка Петруша не лежал в сырой з