анята была сравнением фрака Аггея Никитича, еще прошлой зимой
сильно поношенного, с фраком мизерного камер-юнкера, который у того, по
начавшей уже проникать в Россию моде, был очень широкий, но вместе с тем
сидел на нем складно. Не преминула пани Вибель сравнить и белье на сих
джентльменах, причем оказалось, что у Аггея Никитича из-под жилета
чрезвычайно неуклюже торчала приготовленная ему неумелой Агашей густо
накрахмаленная коленкоровая манишка, а на камер-юнкере белелось тончайшее
голландское полотно. Пока Марья Станиславовна делала все эти наблюдения,
хозяином провозглашен был тост за здравие государя императора; оркестр
сыграл народный гимн{88}, и к концу обеда все подвыпили, не выключая даже
дам, и особенно разрумянилась Екатерина Петровна, которая после горячего
выпила хересу, перед рыбой портвейну, а после мяса красного вина - и не
рюмку, а стакан; шампанского тоже не то что глотала понемногу из бокала, а
разом его опустошала. Тотчас же вслед за обедом затеялись танцы, в
продолжение которых Аггей Никитич, вероятно, вследствие выпитого вина, был
несколько более внимателен к явно стремящейся к нему Екатерине Петровне, и
она, очень довольная тем, сразу же затеяла с ним почти интимный разговор.
- Monsieur Зверев, - сказала она, - вы дружны с Марфиными, с которыми я
тоже была прежде знакома и даже родня Егору Егорычу по первому моему мужу, -
скажите, где они теперь, и правда ли, что уехали за границу?
- Они за границей-с, - отвечал Аггей Никитич с болезненным чувством в
сердце.
- А скажите, дело об моем муже вы производили?
- Я-с, - отвечал Аггей Никитич с мрачным оттенком в голосе.
- Но неужели же он так прав, что мог вывернуться?
В ответ на это Аггей Никитич первоначально пожал только плечами.
- Вы, пожалуйста, не стесняйтесь говорить мне все; я с мужем моим давно
во вражде, а об вас я слышу от всех, как об честнейшем человеке.
Все это Екатерина Петровна говорила, не столько, кажется, интересуясь
делом своего супруга, сколько желая приласкаться к Аггею Никитичу и продлить
с ним беседу.
- По-моему, господин Тулузов совершенно неправ, и что если его
оправдали и оправдают, так этому причина...
- Деньги! - подхватила Екатерина Петровна.
- Разумеется! - подтвердил Аггей Никитич.
- Ах, боже мой, боже мой! - произнесла с легким вздохом Екатерина
Петровна. - Но вы, конечно, помните, monsieur Зверев, что мы с вами старые
знакомые, вы были на моей второй свадьбе.
- Я хорошо это помню, - отвечал ей вежливо Аггей Никитич.
- Надеюсь, что вы посетите меня в моей усадьбе? - присовокупила она как
бы несколько стыдливым голосом.
- Благодарю вас покорно!.. Непременно-с! - проговорил Аггей Никитич и
начал отыскивать глазами пани Вибель, которая в это время сидела на довольно
отдаленном диване, и рядом с ней помещался камер-юнкер в неприличнейшей, по
мнению Аггея Никитича, позе.
Надобно сказать, что сей московский петиметр, заехав в глухую
провинцию, вознамерился держать себя как ему угодно: во-первых, за обедом он
напился почти допьяна, а потом, сидя в настоящие минуты около молодой
женщины, он не только развалился на диване, но даже, совершенно откинув
борты своего фрака, держал руки засунутыми за проймы жилета. Взбешенный всем
этим, Аггей Никитич, пользуясь тем, что началась мазурка, подошел к Марье
сильно поношенного, с фраком мизерного камер-юнкера, который у того, по
начавшей уже проникать в Россию моде, был очень широкий, но вместе с тем
сидел на нем складно. Не преминула пани Вибель сравнить и белье на сих
джентльменах, причем оказалось, что у Аггея Никитича из-под жилета
чрезвычайно неуклюже торчала приготовленная ему неумелой Агашей густо
накрахмаленная коленкоровая манишка, а на камер-юнкере белелось тончайшее
голландское полотно. Пока Марья Станиславовна делала все эти наблюдения,
хозяином провозглашен был тост за здравие государя императора; оркестр
сыграл народный гимн{88}, и к концу обеда все подвыпили, не выключая даже
дам, и особенно разрумянилась Екатерина Петровна, которая после горячего
выпила хересу, перед рыбой портвейну, а после мяса красного вина - и не
рюмку, а стакан; шампанского тоже не то что глотала понемногу из бокала, а
разом его опустошала. Тотчас же вслед за обедом затеялись танцы, в
продолжение которых Аггей Никитич, вероятно, вследствие выпитого вина, был
несколько более внимателен к явно стремящейся к нему Екатерине Петровне, и
она, очень довольная тем, сразу же затеяла с ним почти интимный разговор.
- Monsieur Зверев, - сказала она, - вы дружны с Марфиными, с которыми я
тоже была прежде знакома и даже родня Егору Егорычу по первому моему мужу, -
скажите, где они теперь, и правда ли, что уехали за границу?
- Они за границей-с, - отвечал Аггей Никитич с болезненным чувством в
сердце.
- А скажите, дело об моем муже вы производили?
- Я-с, - отвечал Аггей Никитич с мрачным оттенком в голосе.
- Но неужели же он так прав, что мог вывернуться?
В ответ на это Аггей Никитич первоначально пожал только плечами.
- Вы, пожалуйста, не стесняйтесь говорить мне все; я с мужем моим давно
во вражде, а об вас я слышу от всех, как об честнейшем человеке.
Все это Екатерина Петровна говорила, не столько, кажется, интересуясь
делом своего супруга, сколько желая приласкаться к Аггею Никитичу и продлить
с ним беседу.
- По-моему, господин Тулузов совершенно неправ, и что если его
оправдали и оправдают, так этому причина...
- Деньги! - подхватила Екатерина Петровна.
- Разумеется! - подтвердил Аггей Никитич.
- Ах, боже мой, боже мой! - произнесла с легким вздохом Екатерина
Петровна. - Но вы, конечно, помните, monsieur Зверев, что мы с вами старые
знакомые, вы были на моей второй свадьбе.
- Я хорошо это помню, - отвечал ей вежливо Аггей Никитич.
- Надеюсь, что вы посетите меня в моей усадьбе? - присовокупила она как
бы несколько стыдливым голосом.
- Благодарю вас покорно!.. Непременно-с! - проговорил Аггей Никитич и
начал отыскивать глазами пани Вибель, которая в это время сидела на довольно
отдаленном диване, и рядом с ней помещался камер-юнкер в неприличнейшей, по
мнению Аггея Никитича, позе.
Надобно сказать, что сей московский петиметр, заехав в глухую
провинцию, вознамерился держать себя как ему угодно: во-первых, за обедом он
напился почти допьяна, а потом, сидя в настоящие минуты около молодой
женщины, он не только развалился на диване, но даже, совершенно откинув
борты своего фрака, держал руки засунутыми за проймы жилета. Взбешенный всем
этим, Аггей Никитич, пользуясь тем, что началась мазурка, подошел к Марье